А вдруг без него все это и дальше будет? Если сбросить его — меньше груза, и можно еще лететь и лететь. Пускай они его вместо своего Бориса получают, если там, на даче, кто-нибудь после всего этого уцелел. А ведь ничего сейчас не жалко и никого. Так, наверное, и должно быть у настоящей амазонки.

— Ты дура, наверное, — сказал потом Виктор, но это уже было все равно — дура так дура, какое это теперь имеет значение… Может быть, он сердится, потому что ушибся, когда упал? Тут она, конечно, виновата. Но что ему за это — еще пять рублей дать? Интересно, он возьмет или будет вот таким же бедненьким прикидываться? Дурачки они все-таки, даже жалко, когда они под копытами визжат или, как сегодня, с высоты падают. Но что делать, если иначе нельзя? Да, еще нужно где-то смолу отмыть, а то как она в таком виде на дачу явится.

— У меня с собой денег нет, — сказала Нина, — я потом принесу. А пока не говори ничего.

Белеет дорога приморского сада легки и светлы фонари я очень спокойная только не надо со мною о нем говорить

Собирались лодыри на урок а попали лодыри на каток…

Какой каток? Какие лодыри?

Да, или вот тоже хорошо: шел в комнату — попал в другую. Тоже на тему о непредвиденных ситуациях. Но кто, действительно, знал, что он как снег на голову свалится? Впрочем, какой в Кратове летом снег? Это в Магадане еще может что-нибудь посыпаться с неба в июле, а здесь — фигушки. «А скажите, пожалуйста, какая погода в Магадане?» — «Нормальная». Так тебе и надо, фиглярка, та еще, под стать этому фокуснику, два сапога пари три с носом и все ходят (Шишков), на чужую кровать рот не разевать (его же незабвенный мистер Кук).

Хоть бы приехал кто-нибудь, право! Где они, предполагавшиеся визитеры из Москвы (для которых и раскладушки припасены), непременные участники салопа, говоруны и умники? Нет никого, тихо, пусто. И каждый в своем домике сидит — окошко закрыл, дверь захлопнул, ждет чего-то. Только Канталуп по вечерам приезжает, компанию оживляет: «Давайте, дети, чай пить, сказки рассказывать — кто что делал сегодня. Что это вы все печальные такие?» Но тоже ведь играет, ряженый, а сам настороженно зыркает по сторонам: что случилось?

Да ничего не случилось! Ну сорвалась. Ну полетела, помчалась… Нет, сначала помчалась (за ним, хотя вроде рядом шли), потом полетела (отпусти-ка меня конвойный погулять вон до той сосны — в новом, естественно, применении), ну шлепнулась… Ну и что? Бывает, дело житейское. Что же теперь — слезы лить? Знала ведь, что такое может быть: так вот — мордой об стол (или — об ствол?).

Все-таки об стол, потому что наверняка ведь попалась опять. Когда это не в первый раз — сразу понимаешь. И к бабке, как кто-то говорил, не ходи, все и так ясно. Значит, опять в это учреждение? Опять нотации слушай: разве можно так к своему здоровью относиться? о чем вы, молодые, только думаете? Сказали бы прямо: «А бесплодие, дура, тебя не пугает?» Пугает, еще как пугает, по что же делать, не рожать же сейчас…

Чтоб вы провалились все там напрочь! Но ведь не к Льву Моисеевичу с этой просьбой идти. Хорошенький диалог будет!

— Я вам, девочки, Эренбурга привез. «Люди, годы, жизнь». Весьма рекомендую прочесть. Очень много неизвестной информации.

— Это мы уже читали, Лев Моисеевич. Нам бы к вам на консультацию!

(Это как в том анекдоте про лектора, который полтора часа рассказывал колхозникам про покорение космоса, а потом встает один дедушка и говорит: «Это мы, милок, все давно знаем. Ты нам лучше расскажи, как повидло в конфеты-подушечки закатывают!»)

Вот и она сейчас такая конфетка с начинкой? Но нет, нет!

Соблазна не было соблазн в тиши живет он постника томит святителя гнетет и в полночь майскую над молодой черницей кричит истомно раненой орлицей а сим распутникам сим грешницам любезным неведомо объятье рук железных

Несравненная Анна Андреевна, конечно. Ну если она говорит, что ничего не было, так оно, наверное, и есть. И можно пока успокоиться. Пока, по крайней мере.

— А к нам кто-то идет! — возвестила как-то под вечер на весь дом Анна Павловна, поднимаясь на веранду.

Час от часу! Неужели опять Виктор? Да не может этого быть! Он, конечно, еще не улетел, потому что на творческую дачу приехал — устраивают им, художникам, такие веселые мероприятия месяца на два, — уезжать ему еще рано, но не может он сюда больше являться, стыд-то у него есть хоть какой-нибудь. Если уж так увидеться захочет, то, наверное, потихоньку приползет, где-нибудь подкараулит в окрестностях, хотя бы когда она бежит в очередной раз свою дистанцию. Но не так же нахально являться после того, все еще не разрешившегося скандала! Или это все-таки загадочный Борис пожаловал? Случайно, конечно: шел в комнату — попал в другую. Но почему случайно? Его-то уж тут ждут не переставая.

А это целая компания, завсегдатаи салона собрались наконец и выбрались. Три мальчика — Гарик, Ларик и Андрей, девица только одна — та самая Лизавета (в этом учреждении — «салоне Тани Кантор» — мужского пола всегда больше, но сейчас, учитывая хозяек, поровну — 3:3 — получается, хотя это и не имеет никакого значения). Удивительно только, как они нашли эту дачу, — Таня, наверное, объяснила, когда звонила Лизанете несколько дней назад. Вот они сразу и прискакали.

Ну, рассказывайте, гости, жители столицы, новости, да побыстрее! В нашем захолустье ничего не происходит (если бы!), исстрадались мы тут и изнемогаем от скуки, идиотизма сельской жизни (хорошо бы собаку купить — с собакой бы веселее было, конечно). — Но в Москве летом тоже ничего вроде не случается. Театры разъехались, выставок интересных нет — лето, одним словом. Тогда давайте чай пить. Мальчики, ах вы негодники, чего вы там из сумки достаете? Сухонькое не помешает. Берта Лазаревна готовит кое-какие бутерброды — гости с дороги, проголодались, наверное. — Ах что вы, мы сыты. — Ну, давайте пока окрестности посмотрим. — Пойдемте, конечно, я уже тут две недели живу, а дальше пруда не ходила, — это Таня докладывает. — Вот Нина у нас тут все знает — она, знаете ли, бегает. — Бегает? Ах как интересно! Но ведь это мучение, самоистязание — каждое утро вставать, выскакивать, бежать куда-то, тем более летом, когда каникулы… Вы железный человек. — Конечно, а вы, позвольте спросить, какие? (Но это про себя, конечно, пускай ахают.)

Анна Павловна задумчиво глядит им вслед с крыльца. Умеет она вот так красиво встать, ничего не скажешь. А впрочем, что тут удивительного? Красивая женщина, доброжелательная, однако никогда не переступающая ту черту, которая разделяет два поколения — матерей и дочерей, не растворяющаяся в той сюсюкающей материнской привязанности, на которую со стороны глядеть просто тошно, а потому и сохраняющая свою автономность в этом суетящемся бедламе. Так, наверное, и должно быть. А бутерброды Берта Лазаревна приготовит.

В общем, хорошо, что они приехали. Правда, эти Марики-Гарики снобы порядочные, с первых же минут на правах старых друзей, что ли, начинают из себя что-то представлять, улыбаются как-то по-своему, непонятными фразами перебрасываются, авгуры из второго «Б». Но это ладно, пусть хоть так, а то невыносимая тишина царила в их доме эти последние дни, после появления дерзкого фокусника, — никто никого ни о чем не спрашивает, но атмосфера напряженная, не знаешь, куда себя девать. Пусть хоть такая разрядка будет. К тому же у Лизаветы можно узнать все подробности.

Нина придержала ее, когда вся эта кавалькада устремилась к пруду, словно никогда тины и лягушек не видали, попросила, заглянув в веснушчатое, со вздернутым носиком лицо:

— Расскажи, как у них все это случилось?

— У кого? — спросила Лиза.

— У девчонок моих. Я ведь тоже в этой комнате жила.

— В какой?

— Где колбасу ели испорченную…

— Ну и что?

— Так ведь они умерли?

— Да ты что! — изумилась Лизавета. — Когда?

— Как — когда? Под Новый год еще. Ты же сама об этом Тане сказала. Под тот еще Новый год, прошлый.