— Конечно, — сказал Петя. — А разве нет?

Через день Вера уехала в командировку на трассу, У Нины сердце упало, когда она утром услышала, как та прощалась в коридоре с Аллой Константиновной, просила почаще напоминать Алику, чтобы к приходу Иры проветривал комнату, и вообще просила приглядывать, как он будет хозяйничать, — ведь мужчины ничего не понимают.

«Господи, — думала Нина, — ты-то что понимаешь? Ну неужели так совсем ни капельки и не поняла? Что же ты делаешь со мной? Я ведь не хочу этого, не хочу!»

Алик прибежал перед обедом, кому-то позвонил и долго, как он умеет, охмурял собеседницу. И охмурил, наверное, гад ползучий, потому что сразу после разговора кинулся гладить на кухне брюки, а потом вышел из комнаты весь благоухающий, надушился; чтобы дух свой козлиный заглушить..

«Но ведь стихи читал, — вертелось у Нины в голове. — Как же так? Неужели все напрасно? Ведь стихи читал!»

Она плакала у себя в комнате, прислонившись к косяку и наблюдая в крохотную щелку за всеми его приготовленными и перемещениями, плакала и ненавидела его в этот момент — а что делать?

Выход нашелся неожиданно. Нина услышала, что Алик зашел в уборную, кинулась к этой двери и заперла ее снаружи на задвижку. Так же стремительно, пока Алик ничего не сообразил и не начал стучаться, она собралась и выскочила из квартиры. Она только подумала, что нужно вернуться до прихода мамы, чтобы выпустить его — пусть он хоть убьет ее за это, пусть. Хорошо еще, что деньги не пришлось долго искать, — мама на что-то оставила. Вот только на что? Ладно, вечером скажет. Теперь уже все равно.

В пятом магазине она купила бутылку «бормотухи», так это вино все называют. Теперь главное, чтобы Петя оказался дома. Но и он не подвел.

— Так, — сказала она, когда они выпили по полстакана, — больше не надо.

— Музыку включить? — спросил Петя.

— Не надо, пусть думают, что никого нет дома.

— Кто — думают?

— Все. А кто к тебе прийти должен?

— Мне на секцию нужно. У нас завтра соревнования, — сказал Петя.

— Вот завтра и пойдешь. Да иди же ты сюда, наконец. Что ты все ходишь!

Потом, дождавшись, когда резкая боль ударила ей в живот, она спихнула Петю и прежде, чем побежать в ванную, убедилась, что на простыне осталось яркое красное пятнышко.

«Вот и все, — подумала она, — теперь я девочкой ему не достанусь. Много чести будет, козлу вонючему».

Еще она стыдилась, что, когда они останутся вдвоем, Алик увидит ее дешевые бумажные трусики, — черт бы побрал маму с ее спартанскими вкусами. Но уж тут ничего не поделаешь, нет у нее денег на красивое белье, да и не наденешь его — мама увидит.

Да, и еще надо настоять, чтобы он и после этого говорил ей «вы» — и не только для того, чтобы никто не догадался об их отношениях, а так Нине больше нравится.

Вот, кажется, и все.

Чтобы песнь прощальной боли дольше в Памяти жила осень смуглая в подоле красных листьев принесла

И посыпала ступени где прощалась я с тобой и откуда в царство тени ты ушел утешный мой

В следующем году Нина закончила школу. Как и предполагалось — с золотой медалью. Алла Константиновна опасалась, что занятия спортом, к которым Нина очень пристрастилась в девятом классе, — легкая атлетика (зарядка по утрам, до школы, каждое утро в парке, если погода хоть мало-мальски подходящая, и секция три раза в, неделю), стрельба (тоже три раза в неделю) — помешают, но, видимо, уже и инерция была приличная, и запас знаний порядочный, и репутация первой ученицы завораживала — все прошло без сучка, ни одной четверки в аттестате. Новая золотая медалистка из Магаданской школы № 1 готовилась покорить дик Москва — и не какой-нибудь пед (педагогический институт и в Магадане открылся), а Московский университет, МГУ имени Михаила Васильевича Ломоносова, филологический факультет, специальность — классическая филология, хотя и не совсем понятно, что это такое, но там видно будет.

А пока: Дергачева Нина Сергеевна, январь 1948 года, Магадан, русская, из служащих, член ВЛКСМ, не состояла, не участвовала, не привлекалась, не имеет…

Другие сведения. Рост 170 см. Высоковат, но грядет акселерация. Ширина плеч, объем груди, талия, объем бедер — полный порядок. Есть на что посмотреть (выражение героини, когда она смотрит на себя в зеркало). Жизнь прекрасна, черт побери, — продолжение выражения. Однако следующие размышления: а вот бедра, каждое в отдельности, могли бы быть тоньше. Неужели от прыжков и бега накачались? Едва ли — скорее бы икры вздулись, а они как раз в норме. И коленки черт знает какие — настоящие лошадиные мослы, честное слово. И здесь спорт ни при чем — дурная наследственность, папочкин подарок. Из работяг он был, что ли? Мамочка на эти вопросы не отвечает.

Но продолжим. Впечатление от собственной груди — как утешение: а наверное, это и правда красиво. Просто так, само по себе красиво, безо всяких там сексуальных переживаний. Красота плавных линий, наполненности форм, их завершенности — мягкой, через коричневатые припухлости — в сосках.

А может (продолжение размышлений), красота груди, каждой (и обеих — тоже), — в движении, в их некоторой независимости, отдельности, что ли, от всего тела? Как в развевающихся волосах, или в лисьем хвосте, или заячьих ушах? И может быть, потому им (ей) нужны легкие контакты с окружающей средой — ветром, морской водой, струей из-под крана, и уж никак не грубое лапанье на полутемной кухне?

Впрочем, кухонные отношения — дело прошлое. Вера, жена Алика (или заподозрила? Но ведь не было ничего, кроме указанных сцен на кухне, и быть ничего, наверное, не могло. И трезвая Вера, конечно, это понимала), добилась улучшения жилищных условий, уже полгода как они переселились в отдельную квартиру, оставив Нине нелепый букет воспоминаний, который и перебирать не хочется — пусть скорее засохнет.

Но продолжим. С лицом Нине, можно сказать, повезло. Глаза, правда, могли быть и побольше (но тут косметика уже выручает, хотя мама и сердится), а подбородок — не таким тяжелым. Но подбородок — свидетельство воли, характера, так что пусть уж остается, тем более что все равно не исправишь., А остальное — в порядке. Да, зубы еще не очень, но это для Севера — явление обычное, все равно гнилые, даже если овощи и фрукты на столе круглый год (мамочка все старается, как для маленькой).

На душе и тревожно и весело… Что у вас ребята в рюкзаках… Вот и стали мы на год взрослей… Союз нерушимый республик советских… Ах да, гимн сейчас не поют.

Вероятно, по законам сюжета сейчас нужно было бы рассказать о поражении героини, тем более что оснований для такого поворота достаточно — провинциальная школа, хотя и гордящаяся своей историей и своими выпускниками, но без всяких, кажущихся сегодня совершенно необходимыми, уклонов (вместо них — хилые факультативы, которые ведут те же опостылевшие учителя), значит, и уровень подготовки не самый высокий, к тому же Алла Константиновна палец о палец не ударила, чтобы помочь дочери поступить, даже не поехала с ней в Москву, и когда знакомые стали ее спрашивать, сочувственно улыбаясь: как же она так и на что она, собственно, надеется, — она поначалу не могла понять, о чем речь. Что — как же? И как — на что надеется? На дочь, разумеется, на ее знания. А на что еще-то в этом случае можно надеяться? Разве что еще и на удачу чуть-чуть… И когда дошел до нее, наконец, смысл этих вопросов, когда поняла она, что жалеют ее эти самые знакомые — тяжело, конечно, одной девочку растить, какие тут сбережения, если в библиотеке работает, а некоторые все-таки и осуждают — одна ведь дочь и такая умница, обидно, если не поступит, занять нужно было, если своих денег нет, что же вы хоть у меня не попросили, — вспыхнула Алла Константиновна, затряслись у нее руки и закричала она оторопевшей знакомой прямо в лицо:

— Как вы смеете думать об этом! Да разве, я тому мою дочь учила? Разве я для того… Разве я… — И сказать больше ничего не могла, расплакалась.