— Сто пятьдесят, иногда двести баксов за ночь, — Таран не услышал в Дашином голосе даже тени смущения. Шлюха!

— За отсос, конечно, наценка? — похихикал Жора. — Ладно! Не будем мелочиться, верно? По глазам вижу, что ты согласна забесплатно! Иди сюда…

Таран не открывал глаз, но заткнуть уши не мог. А именно уши донесли до него и шорох «молнии» на штанах Калмыка, и противные чмокающие звуки. Стерва! Если б ее насиловали у него на глазах — это было бы мерзко, страшно, но он бы ее жалел, наверное, и мечтал бы о мести этим кобелям. Может быть, он простил бы ей даже то, что она сейчас делала, если б знал — она себе и ему этим жизнь спасает. Но она, зараза, угодничала! Ей было на все наплевать, на него тоже. Даша хотела понравиться боссу Жоре. Даже мычала сладострастно, будто ей это дело удовольствие доставляло…

«А вот хрен тебе! — с каким-то злорадством думал Таран, пока происходила эта процедура. — Думаешь, не прирежет, если в рот возьмешь? Ни хрена! Все равно припорет!»

О себе он уже не думал. Смерть теперь казалась облегчением. Какой бы ужасной она ни была…

— Ладно, — сказал Жора, — умница девочка! Садись на коленки — потыкаю маленько!

Послышалась какая-то возня, скрип кресла, жадное сопение Жоры и отрепетированные (должно быть, на порнушных съемках) сладкие стоны Даши…

С каким удовольствием Юрка потерял бы сознание или вообще умер на месте. Но, увы, ему пришлось все слышать, да и держать глаза постоянно закрытыми он тоже не смог.

Полтора часа спустя или чуть побольше Таран, освобожденный от наручников, сидел в той самой каморке, откуда их с Дашей вывели на допрос. Именно сидел на стуле, а не лежал, потому что там, на койке, отвернувшись от него к стенке, калачиком свернулась Даша. Нет, места там было вполне достаточно, но Таран не согласился бы лечь рядом с ней даже под дулом пистолета. Не то чтоб иметь с ней что-либо, а просто находиться рядом с ней ему было противно. Даже глядеть на нее без отвращения и брезгливости Юрка не мог. Сутки назад примерно в это же время он ждал ее на вокзале, переполненный волнением, нежностью, благоговением перед ее идеальным образом. И вот двадцать четыре часа спустя ни миллиграмма из всего этого не осталось. Ничего, ровным счетом ничего.

Он даже ненавидеть ее не мог, хотя имел все основания. Нет, не за то, что она, себя не жалея и очень стараясь, спит как убитая с устатку! — «обслужила» восемь бандитов в его присутствии. Таран должен был ненавидеть ее за обман, который начался гораздо раньше, может быть, еще три года назад, когда она его очаровывала своей липовой воздушностью и поддельной отрешенностью от земного бытия. Может, это было и не так, может, все случилось уже после ее отъезда в Москву, но Таран уже убедил себя в том, что она всегда являлась только гадиной, подлюкой, стервой и прочая, прочая, прочая. Ревность тут и присутствовала, может быть, но в очень малой степени. Обман и предательство — вот был самый железный повод для ненависти.

Но от ненависти, как известно, один шаг до любви. Если б Таран сохранил хоть что-то из былой любви, то, наверное, смог бы и ненавидеть ее. Однако от любви ничего не осталось, и потому он смотрел на Дашу как на пустое место. Та девушка-идеал, которую Юрка обожал до вчерашней ночи, просто исчезла, растворилась или испарилась, как призрак. А с этой развратной и, как оказалось, опасной ведьмой, способной на самые низменные и подлые поступки, даже на убийство, — он был незнаком. Он, наверное, мог бы теперь ударить ее или даже убить, но ему было противно прикасаться к ней. Ему легче было бы взять в руки дохлую кошку, гнилую рыбу или просто кусок дерьма, чем притронуться к этой снаружи красивой, но внутренне омерзительной девке.

Из-за двери, отделявшей «камеру» от караулки, до ушей Тарана долетали громкие и бесстыжие разговоры охранников, время от времени перебиваемые похабным хохотом. Калмык с большей частью тех, кто присутствовал при допросе, уже уехал в город по своим делам. Осталась лишь дежурная смена под командой Чалдона. Должно быть, кто-то из этих бойцов тоже участвовал в «развлечениях» и сейчас делился своими впечатлениями с Чалдоном, который в это время нес службу при телефоне в караулке. Некоторое время в караулке сидел еще один мужик, но потом он, как услышал Таран, ушел кормить собак, которые днем сидели на цепях, а вечером свободно бегали по территории склада. Должно быть, общение с натуральными кобелями и суками его привлекало больше, чем рассказ о том, как восемь двуногих кобелей забавлялись с одной сучкой.

Что же касается Чалдона, тот, как видно, был любитель слушать похабные россказни. Больше того, когда рассказчик выдохся, Чалдон взялся расспрашивать его насчет подробностей. Не иначе главный помоечный сторож у нормальных баб успехом не пользовался, на проститутках экономил и всякой возможности даже не самому потрахаться, а послушать, как это другие делают, прямо-таки неистово радовался.

— И-эх, бляха-муха! — произнес похотливый караульщик. — Раззадорил ты меня, Кумпол! Жаль, не пошел туда с вами…

— Е-мое, а кто тебе сейчас мешает! — хмыкнул тот, кого назвали Кумполом. — Сходи за стенку — она и тебя обслужит. Ей небось и двадцать человек принять по силам. У нее ж небось бешенство матки какое-нибудь, как у царицы Екатерины!

— Да там этот, пацан ее. — застеснялся Чалдон.

— Ну и что? Привяжем! Или в гальюн запрем.

— Не, у меня так не выйдет ни хрена…

— Ну, биомать, ты как мальчик прямо! Давай выведу его сюда, посторожу.

— А если пахан наедет? У меня и так двое за поллитрой отпросились — и хрен знает, где сейчас гуляют. Хорошо, что не заметил, что нас только трое здесь осталось. Наедет — и будет мне секир башка!

— Куда наедет? Только-только уехал. Он теперь до вечера здесь не появится, у него в городе дел до хрена и больше. Давай, топай! Где восемь, там и девятый… Не мельтешись, держись спокойнее — и все хоккей, и шайба в воротах!

— Эх, — просопел Чалдон, — правда, что ли, попробовать?

— Пробуй, пробуй! Небось месяц конец не мочил?!

— Больше, япона мать… Весь помойкой провонял, бабы за бомжа принимают.

— Мойся чаще и на мыле деньги не экономь…

— Ну, все, заметано! Рискну… Откатывай сейф! Юрка в этот момент порадовался одному — что его отсюда выведут и избавят от этого зрелища.

— Так, — деловито сказал Кумпол. — Выходи, юноша! Дядя хочет с твоей девкой пообщаться.

— Она уже не моя, — буркнул Таран, — а коллективного пользования!

— Ладно, все равно вываливай! — Кумпол указал на дверь стволом помпы.

Юрка вышел, ему в караулке даже воздух показался более свежим.

— Садись вон в тот угол, понял? — приказал Кумпол. — И сиди смирно. Рыпнешься — прикладом двину, а побежишь — вмажу картечью, понял?

— Понял, — сказал Юрка и сел туда, куда приказали, то есть в угол, дальний от окна и двери, ведущей на двор. Чалдон притворил за собой дверь и коробку стенного шкафа. Сейф, правда, накатывать на место Кумпол не стал.

Когда Таран уселся в угол, то почти сразу же приметил, что Чалдон оставил в караулке свое ружье. Он прислонил его к стене позади письменного стола с телефоном. От Юрки до ружья было не больше двух метров по прямой. Никаких конкретных мыслей по поводу того, чтоб это ружье сцапать и употребить, у него поначалу не появилось. Просто поглядел, и все. Однако жутко бдительный Кумпол сразу засек этот взгляд и насторожился.

— Не пялься! — угрожающе произнес он. — И думать не моги, понял? На раз мозги вышибу!

Тем не менее для спокойствия он решил перенести оружие подальше от Юрки. И, держа свое ружье одной правой рукой наведенным на Тарана, подошел к письменному столу, левой рукой потянувшись за помпой Чалдона. Ствол 12-го калибра оказался всего в полуметре от Юркиного лба. Палец, правда, держал не на крючке, а на скобе, но для того, чтоб перебросить его на крючок, много времени не требовалось. Широкое дуло мощной гладкоствольной дуры глядело устрашающе. Если двинет в упор кучей картечи «00» — Таранов череп разлетится, как глиняный горшок, и его потом фиг склеишь…