XXXIX Андрей к соседям стал ходить. Они Его ласкали; малый был он смирный, Им по плечу; радушьем искони Славяне славятся; к их жизни мирной Привык он скоро сам; летели дни; Он рано приходил, глотал их жирный Обед, пил жидкий чай, а вечерком, Пока супруг за ломберным столом XL Сражался, с ней сидел он по часам… И говорил охотно, с убежденьем И даже с жаром. Часто был он сам Проникнут добродушным удивленьем: Кто вдруг освободил его? речам Дал звук и силу? Впрочем, «откровеньем» Она не величала тех речей… Язык новейший незнаком был ей, XLI Нет, — но при нем овладевало вдруг Ее душой веселое вниманье… Андрей стал нужен ей, как добрый друг, Как брат… Он понимал ее мечтанье, Он разделять умел ее досуг И вызывать малейшее желанье… Она могла болтать, молчать при нем… Им было хорошо, тепло вдвоем. XLII И стал он тих и кроток, как дитя В обновке: наслаждался без оглядки; Андрей себя не вопрошал, хотя В нем изредка пугливые догадки Рождались… Он душил их, жил шутя. Так первые таинственные взятки, С стыдливостью соединив расчет, Чиновник бессознательно берет. XLIII Они гуляли много по лугам И в роще (муж, кряхтя, тащился следом), Читали Пушкина по вечерам, Играли в шахматы перед обедом, Иль, волю дав лукавым языкам, Смеялись потихоньку над соседом… Иль иногда рассказывал Андрей О службе занимательной своей. XLIV Тогда, как струйки мелкие реки У камышей, на солнце, в неглубоких Местах, иль как те светлые кружки В тени густых дубов и лип широких, Когда затихнет ветер, а листки Едва трепещут на сучках высоких, — По тонким губкам Дуни молодой Улыбки пробегали чередой. XLV Они смеялись часто… Но потом Весьма грустить и горевать умели И в небо возноситься… Под окном Они тогда задумчиво сидели, Мечтали, жили, думали вдвоем И молча содрогались и бледнели — И тихо воцарялся в их сердцах Так называемый «священный страх». XLVI Смешно глядеть на круглую луну; Смешно вздыхать — и часто, цепенея От холода, ночную тишину «Пить, жадно пить», блаженствуя, немея… Зевать и прозаическому сну Противиться, затем, что с эмпирея Слетают поэтические сны… Но кто ж не грешен с этой стороны? XLVII Да; много так погибло вечеров Для них; но то, что в них тогда звучало, То был любви невольный, первый зов… Но то, что сердце в небесах искало, Что выразить не находили слов, — Так близко, рядом, под боком дышало… Блаженство не в эфире… Впрочем, кровь Заговорит, когда молчит любовь. XLVIII Проворно зреет запрещенный плод. Андрей стал грустен, молчалив и странен (Влюбленные — весьма смешной народ!), И смысл его речей бывал туманен… Известно: труден каждый переход. Наш бедный друг был прямо в сердце ранен… Она с ним часто ссорилась… Она Была сама смертельно влюблена. XLIX Но мы сказать не смеем, сколько дней, Недель, годов, десятков лет волненья Такие продолжаться в нем и в ней Могли бы, если б случай, — без сомненья, Первейший друг неопытных людей, — Не прекратил напрасного томленья… Однажды муж уехал, а жена Осталась дома, как всегда, одна. L Работу на колени уронив, Тихонько на груди скрестивши руки И голову немножко наклонив, Она сидит под обаяньем скуки. И взор ее спокоен и ленив, И на губах давно затихли звуки… А сердце — то расширится, то вновь Задремлет… По щекам играет кровь. LI Но мысли не высокой предана Ее душа; напротив, просто «вздором», Как люди говорят, она полна… Улыбкой грустной, беспокойным взором, Которого вчера понять она Еще не смела, длинным разговором И тем, что выразить нельзя пером… Знакомый шаг раздался под окном. LII И вдруг — сам бес не скажет почему — Ей стало страшно, страшно до рыданий. Боялась она, что ли, дать ему В ее чертах найти следы мечтаний Недавних… Но в таинственную тьму Чужой души мы наших изысканий Не будем простирать. Прекрасный пол, Источник наших благ и наших зол, LIII Не всем дается в руки, словно клад, Зарытый хитрой ведьмой. Молчаливо Она вскочила, через сени в сад Бежит… в ней сердце бьется торопливо… Но, как испуганная лань, назад Приходит любопытно, боязливо, И слушает, и смотрит, и стрелка Не видит, — так, на цыпочках, слегка, |
