LXVIII Андрей пробормотал несвязный вздор, Болезненно зевнул, стал как-то боком, Затеял было странный разговор О Турции, гонимой злобным роком *, И, наконец, поднявши к небу взор, Ушел. В недоумении глубоком Воскликнул муж приятелю вослед: «Куда же вы? Сейчас готов обед». LXIX Андрею не до кушанья. Домой Он прибежал и кинулся на шею Сперва к хозяйке, старой и кривой, Потом к оторопелому лакею… Потом к собаке. С радостью большой Он дал бы руку своему злодею Теперь… Он был любим! он был любим! Кто мог, о небеса, сравниться с ним? LXX Андрей блаженствовал… Но скоро в нем Другое чувство пробудилось. Странно! Он поглядел задумчиво кругом… Ему так грустно стало — несказанно, Глубоко грустно. Вспомнил он о том, Что в голове его не раз туманно Мелькало… но теперь гроза бедой, Неотразимой, близкой, роковой LXXI Ему представилась. Еще вчера Не разбирал он собственных желаний. При ней он был так счастлив… и с утра Тоской немых, несбыточных мечтаний Томился… Но теперь — прошла пора Блаженства безотчетного, страданий Ребяческих… не возвратится вновь Прошедшее. Андрей узнал любовь! LXXII И всё предвидел он: позор борьбы, Позор обмана, дни тревог и скуки, Упрямство непреклонное судьбы, И горькие томления разлуки, И страх, и всё, чем прокляты рабы… И то, что́ хуже — хуже всякой муки: Живучесть пошлости. Она сильна; Ей наша жизнь давно покорена. LXXIII Он не шутя любил, недаром… Он, В наш век софизмов, век самолюбивый, Прямым и добрым малым был рожден. Ему дала природа не кичливый, Но ясный ум; он уважал закон И собственность чужую… Молчаливый, Растроганный, он медленно лицо Склонил и тихо вышел на крыльцо. LXXIV На шаткую ступеньку сел Андрей. Осенний вечер обагрял сияньем Кресты да стены белые церквей. Болтливым, свежим, долгим трепетаньем В саду трепещут кончики ветвей. Струями разливается с молчаньем Вечерним — слабый запах. Кроткий свет Румянит о́блака свинцовый цвет. LXXV Садится солнце. Воздух дивно тих, И вздрагивает ветер, словно сонный. Окошки темных домиков на миг Зарделись и погасли. Отягченный Росой внезапной, стынет луг. Затих Весь необъятный мир. И благовонный, Прозрачный пар понесся в вышину… И небо ждет холодную луну. LXXVI Вот замелькали звезды… Боже мой! Как равнодушна, как нема природа! Как тягостны стремительной, живой Душе — ее законная свобода, Ее порядок, вечность и покой! Но часто после прожитого года В томительной мучительной борьбе, Природа, позавидуешь тебе! Часть вторая
I Прошло шесть месяцев. Зима лихая Прошла; вернулась ясная весна, Среди полей взыграла голубая, Веселая, свободная волна, Уже пробилась почка молодая, И дрогнула немая глубина… Здоровая земля блестит и дышит, И млеет и зародышами пышет. II А наш Андрей? Наружной перемены В его судьбе не замечаем мы. По-прежнему к соседу после сцены С его женой — в теченье всей зимы Ходил он… «Те же люди, те же стены. Всё то же, стало быть…» Вот как умы Поверхностные судят большей частью… Но мы глубокомысленны, по счастью. III Любовь рождается в одно мгновенье — И долго развивается потом. С ней борется лукавое сомненье; Она растет и крепнет, но с трудом… И лишь тогда последнее значенье Ее вполне мы, наконец, поймем, Когда в себе безжалостно погубим Упрямый эгоизм… или разлюбим. IV Андрей был слишком юн и простодушен… И разлюбить не думал и не мог. Он чувствовал, что мир его нарушен, И тайный жар его томил и жег. Он был судьбе задумчиво послушен, К себе же строг, неумолимо строг… Он уважал то, что любил… а ныне Не верят люди собственной святыне. V Сперва знакомцам нашим было ново Их положенье… но хоть иногда Признанье было вырваться готово — Оно не высказалось никогда. Они как будто дали себе слово Прошедшее забыть… и навсегда… И слово то держали свято, твердо И друг во друга веровали гордо. VI Но то, над чем не властны мы до гроба: Улыбка, вздох невольный, взор немой — Им изменяли часто… Впрочем, оба Не пользовались слабостью чужой; И даже подозрительная злоба В их жизни, детски честной и прямой, Не замечала пятен… (чтобы чуда В том не нашли, прибавим мы: покуда). |
