Но в Дуэ они действовали особенно любопытным образом. Жителей поделили на два лагеря, в зависимости от того, на чьей стороне они были во время войны, и жизнь в городе практически остановилась. Действуя в качестве посредника, Мариньи вынудил представителей обоих лагерей прийти к согласию и полностью преобразовал городскую администрацию. Конечно же, к заключению согласия приложили руку и все остальные королевские посланники. Но даже то, как сформулированы сами королевские грамоты от 18 октября 1311 г., является доказательством тому, что главную роль в этом деле сыграл Мариньи:

Мариньи основал временный совет эшевенов, включавший в себя представителей обоих лагерей, для руководства городом вплоть до 29 сентября 1312 г. [1216]К этому моменту совет должны были преобразовать в соответствии с одной из статей обычного права, то есть по системе кооптации, утвержденной хартией Феррана в 1228 г. [1217]Таким образом, прежде всего это была миротворческая, посредническая мера, принятие которой должно было несколько успокоить сторонников графа, но и вместе с тем ободрить тех, кто поддерживал короля. Их присутствие в совете должно было уменьшить [1218]злоупотребления.

Творение Мариньи имело отношение по большей части к области финансов, что, впрочем, неудивительно. «Ордонанс 1311 г… – это в первую очередь финансовый документ», справедливо заметил Эспина. [1219]Прежде всего необходимо было упорядочить систему городских финансов путем преобразования муниципальной системы, в частности, поровну распределив налоговые повинности между всеми жителями города. Довольно значительный долг поделили поровну между двумя партиями, исключая возмещение военных издержек, которые вменялись фламандскому лагерю, то есть тем из него, кто остался в Дуэ. Для руководства городским финансовым ведомством была организована комиссия из шестнадцати человек, состав которой подлежал обновлению каждый год; первоначально в нее вошли восемь человек с каждой стороны, которые впоследствии должны были назвать своих преемников. В их обязанности входило контролировать поступления в муниципальную казну и их расходование, распределять налоги и хранить городскую печать. Во избежание злоупотреблений со стороны эшевенов они должны были отчитываться в своих действиях членам комиссии.

Желая усмирить брожение умов и увеличить благосостояние города, Мариньи тем не менее не забывал о своем служении королю: отождествляя интересы города с государственной выгодой, он, по выражению Жоржа Эспина, «объединил город и взял его под опеку».

Мы засвидетельствовали то, как с 1308 по 1311 г. возрастало влияние Мариньи во фламандской политике. Мы видели, как он использовал свою все возрастающую осведомленность для того, чтобы обрести право голоса во время обсуждений и переговоров, относившихся к проблемам Фландрии. Но в течение 1311 г. произошло несколько событий, значимость которых мы хотели бы подчеркнуть, подводя итог нашим рассуждениям. Прежде всего в 1311 г Мариньи превратился из личного советника короля по фламандским вопросам в его официального «наместника»; отныне он не просто оказывал влияние на королевскую политику, он отправился приводить ее в исполнение, управляя этим процессом на местах; в частности, он стал появляться среди фламандцев.

До сих пор его деятельность заключалась в составлении документов, исполнении поручений и в частных переговорах при папском дворе. В 1311 г. он открыто предстал перед графом, знатью и представителями городов. Мариньи не удовлетворился произнесением бесконечных речей перед толпой, чем с 1302 г. занимался Плезиан; наделенный широчайшими полномочиями, он начал переговоры с графом Фландрии и его сыном. Он даже преобразовал от имени короля целый город, назначив в нем эшевенов.

Упомянутый на первом месте в тех нескольких документах, где он был назван не один, – нотариусом ли, местным ли хронистом, Людовиком Неверским или Филиппом Красивым, – наделенный достаточными полномочиями для того, чтобы вызывать в суд кого угодно и вести переговоры так, как он считал нужным, Мариньи 1311г действительно стал настоящим министром по фламандским вопросам.

Продемонстрировав в Турне свое собственное могущество и силу французской королевской власти, Мариньи и в дальнейшем сохранил за собой в отношениях с Фландрией господствующее, хотя и не столь явно, положение. В большинстве случаев он если и не проявлял открытой враждебности графу, то, по крайней мере, изыскивал возможности добиться выгоды для короля в ущерб интересам графским. Оставив для следующей главы разъяснение целей и идей дипломата, поскольку подобное исследование не может разместиться в хронологических рамках данного обзора, мы изложим здесь факты, на основе которых Мариньи смог в 1312 г. присоединить к королевскому домену Лилль и Дуэ, а также, хоть временно, Бетюн, Неверскую и Ретельскую области.

В декабре 1311 г. Людовик Неверский предстал перед парламентом, согласно полученному ранее вызову, и потребовал вернуть ему графства. Мариньи, не имевший никакого отношения к парламенту, по всей видимости, не выступал на этом заседании, но не исключено, что он повлиял на выбор оратора со стороны короля, которым стал адвокат Рауль де Прель. Действительно, арестованный в 1315 г. вместе с Мариньи и его приближенными Рауль де Прель, [1220]видимо, был другом Ангеррана.

В ожидании обещанных заложников Людовика Неверского заключили в темницу. Он уже стал оплакивать участь, уготованную человеку столь высокого звания, как тут к нему пришел один человек и объяснил, что жаловаться ему как раз и не стоило. Кто же это был? Свидетельства источников разнятся. В своем воззвании от 14 апреля 1313 г. граф утверждает, что то был Гильом де Ногаре, который якобы сказал графу, что единственное, чего он мог опасаться, это остаться в тюрьме вплоть до суда, и ему следовало радоваться тому, что не произошло чего-нибудь похуже. [1221]В докладной записке аналогичного содержания, озаглавленной «То, что мессир Неверский рассказал и хотел рассказать на земле и на совете во Фландрии», [1222]сказано, что «мессир Гильом де Ногаре» якобы сказал Людовику Неверскому, «что король, вполне вероятно, мог продлить ему срок вплоть до дня суда». Но, по свидетельству Жоффруа Парижского, Мариньи, отправившись навестить Людовика Неверского, сказал ему, что он должен был радоваться тому, что останется в тюрьме вплоть до дня суда, и что с его стороны было бы непростительной дерзостью требовать правосудия, совершив такое преступление; [1223]Жан де Сен-Виктор также вкладывает в уста камергера очень похожие слова: графу не следовало тревожиться о своем графстве, а нужно было надеяться на то, что король сохранит ему жизнь. [1224]

Естественно, что реплики, приписываемые Мариньи и Ногаре, в сущности, одинаковы. Следовательно, эти слова должен был произнести один из них. Общественное мнение, само собой, посчитало автором этого высказывания Мариньи, который в тот момент представлялся всем основной фигурой во фламандской политике короля.