5 Небрежно немощным обидам Внимал он девы молодой, И вслед за ним с спокойным видом Подходит к храмине другой. В его смиренном выраженье Восторга нет, ни вдохновенья, Но мысль глубокая легла На очерк дивного чела. То не пророка взгляд орлиный, Не прелесть ангельской красы, Делятся на две половины Его волнистые власы; Поверх хитона упадая, Одела риза шерстяная Простою тканью стройный рост, В движеньях скромен он и прост; Ложась вкруг уст его прекрасных, Слегка раздвоена брада, Таких очей благих и ясных Никто не видел никогда. И пронеслося над народом Как дуновенье тишины, И чудно благостным приходом Сердца гостей потрясены. Замолкнул говор. В ожиданье Сидит недвижное собранье, Тревожно дух переводя. И он, в молчании глубоком, Обвел сидящих тихим оком И, в дом веселья не входя, На дерзкой деве самохвальной Остановил свой взор печальный. 6 И был тот взор как луч денницы, И все открылося ему, И в сердце сумрачном блудницы Он разогнал ночную тьму; И все, что было там таимо, В грехе что было свершено, В ее глазах неумолимо До глубины озарено; Внезапно стала ей понятна Неправда жизни святотатной, Вся ложь ее порочных дел, И ужас ею овладел. Уже на грани сокрушенья, Она постигла в изумленье, Как много благ, как много сил Господь ей щедро подарил И как она восход свой ясный Грехом мрачила ежечасно; И, в первый раз гнушаясь зла, Она в том взоре благодатном И кару дням своим развратным, И милосердие прочла. И, чуя новое начало, Еще страшась земных препон. Она, колебляся, стояла… И вдруг в тиши раздался звон Из рук упавшего фиала… Стесненной груди слышен стон, Бледнеет грешница младая, Дрожат открытые уста, И пала ниц она, рыдая, Перед святынею Христа. 1857 (?) Иоанн Дамаскин * 1 Любим калифом Иоанн; Ему, что день, почет и ласка, К делам правления призван Лишь он один из христиан Порабощенного Дамаска. Его поставил властелин И суд рядить, и править градом, Он с ним беседует один, Он с ним сидит в совете рядом; Окружены его дворцы Благоуханными садами, Лазурью блещут изразцы, Убраны стены янтарями; В полдневный зной приют и тень Дают навесы, шелком тканы, В узорных банях ночь и день Шумят студеные фонтаны. Но от него бежит покой, Он бродит сумрачен; не той Он прежде мнил идти дорогой, Он счастлив был бы и убогий, Когда б он мог в тиши лесной, В глухой степи, в уединенье, Двора волнение забыть И жизнь смиренно посвятить Труду, молитве, песнопенью. И раздавался уж не раз Его красноречивый глас Противу ереси безумной, Что на искусство поднялась Грозой неистовой и шумной. Упорно с ней боролся он, И от Дамаска до Царьграда Был, как боец за честь икон И как художества ограда, Давно известен и почтен. Но шум и блеск его тревожит, Ужиться с ними он не может, И, тяжкой думой обуян, Тоска в душе и скорбь на лике, Вошел правитель Иоанн В чертог дамасского владыки. «О государь, внемли! мой сан, Величье, пышность, власть и сила, Все мне несносно, все постыло. Иным призванием влеком, Я не могу народом править: Простым рожден я быть певцом, Глаголом вольным бога славить! В толпе вельмож всегда один, Мученья полон я и скуки; Среди пиров, в главе дружин, Иные слышатся мне звуки; Неодолимый их призыв К себе влечет меня все боле — О, отпусти меня, калиф, Дозволь дышать и петь на воле!» И тот просящему в ответ: «Возвеселись, мой раб любимый! Печали вечной в мире нет И нет тоски неизлечимой! Твоею мудростью одной Кругом Дамаск могуч и славен. Кто ныне нам величьем равен? И кто дерзнет на нас войной? А я возвышу жребий твой — Недаром я окрест державен — Ты примешь чести торжество, Ты будешь мне мой брат единый: Возьми полцарства моего, Лишь правь другою половиной!» К нему певец: «Твой щедрый дар, О государь, певцу не нужен; С иною силою он дружен; В его груди пылает жар, Которым зиждется созданье; Служить творцу его призванье; Его души незримый мир Престолов выше и порфир. Он не изменит, не обманет; Все, что других влечет и манит: Богатство, сила, слава, честь — Все в мире том в избытке есть; А все сокровища природы: Степей безбережный простор, Туманный очерк дальних гор И моря пенистые воды, Земля, и солнце, и луна, И всех созвездий хороводы, И синей тверди глубина — То все одно лишь отраженье, Лишь тень таинственных красот, Которых вечное виденье В душе избранника живет! О, верь, ничем тот не подкупен, Кому сей чудный мир доступен, Кому господь дозволил взгляд В то сокровенное горнило, Где первообразы кипят, Трепещут творческие силы! То их торжественный прилив Звучит певцу в его глаголе — О, отпусти меня, калиф, Дозволь дышать и петь на воле!» И рек калиф: «В твоей груди Не властен я сдержать желанье, Певец, свободен ты, иди, Куда влечет тебя призванье!» И вот правителя дворцы Добычей сделались забвенья; Оделись пестрые зубцы Травой и прахом запустенья; Его несчетная казна Давно уж нищим раздана, Усердных слуг не видно боле, Рабы отпущены на волю, И не укажет ни один, Куда их скрылся господин. В хоромах стены и картины Давно затканы паутиной, И мхом фонтаны заросли; Плющи, ползущие по хорам, От самых сводов до земли Зеленым падают узором, И мак спокойно полевой Растет кругом на звонких плитах, И ветер, шелестя травой, В чертогах ходит позабытых. |
