Остановка была сделана ради Мишлен. Рукотворная площадка, вымощенная камнем, позволяла с высоты осмотреть окрестности. Джип остановился посередине, и Виверо вылез, разминая затекшие ноги.

— Идите, взгляните сами, — позвал он.

Мишлен подошла к краю обрыва, откуда открывался прекрасный вид на зеленую холмистую долину. С двух сторон площадки стояли две головы с плоскими носами. Головы были высечены из камня, который уже начал крошиться от времени. Виверо смотрел вниз, на конечный пункт их путешествия.

— Сейчас там госпиталь, а раньше был храм, — объяснил он, когда Мишлен подошла ближе.

За спиной раздался лязг железа: водитель из канистры доливал бак джипа.

— Те, кто путешествовал по этой тропе, обычно останавливались здесь, чтобы произнести благодарственную молитву.

Уже вечерело, солнце клонилось к закату, разбрасывая вокруг золотые лучи. Мишлен посмотрела туда, где среди сплошной зелени на расстоянии двух-трех миль стоял храм, поврежденный взрывом. Длинное и низкое строение пагоды венчала изысканно украшенная крыша.

Благодаря прихотливой игре света и тени обгоревший, местами провалившийся купол производил впечатление… высохшего черепа?

— Пойду поищу начальника госпиталя, — сказал Виверо, когда путешествие подошло к концу.

Госпиталь возник здесь лет пятнадцать назад как полевой пункт оказания первой помощи. Многое кругом до сих пор напоминало те далекие времена. В госпитале был всего один врач и несколько медсестер, которые кроме медицинских процедур занимались обучением деревенских фельдшеров. Кормить, купать, переворачивать лежачих больных, чтобы не было пролежней, приходилось родственникам больных, которые жили прямо под открытым небом, или под навесом пагоды, или во внутреннем дворике храма. Иногда целые семьи устраивались на соломенных циновках и свернутых постелях вокруг костров, на которых готовили еду. В вечерних сумерках костры горели, как рубины.

Поэтому в палатах госпиталя царила непринужденная атмосфера. В том отделении, куда попала Мишлен, все было совсем по-другому.

На окнах были тонкие занавески, дверь запиралась на замок. Никаких посетителей не было, только пациенты — двенадцать молодых людей, лежавших без движения. Большинство были под капельницами, несколько человек лежали скрючившись, в глубокой коме. Если верить их температурным листкам, у них не было даже имен.

Виверо не стал запирать дверь, он ушел и оставил Мишлен одну среди двенадцати полутрупов. Был еще пожилой санитар, который обретался в дальнем конце комнаты. Помещение освещал единственный фонарь-«молния», и Мишлен удивилась, как санитар ухитрялся передвигаться по комнате в этой полутьме. Когда он повернулся к ней лицом, она увидела его глаза — белые, как бельма, тусклые в своей слепоте, словно каждый зрачок был выжжен прикосновением раскаленной иглы.

Одна рядом с двенадцатью живыми трупами и их слепым смотрителем… Мишлен подумала, что причина, по которой Виверо оставил ее здесь, должна быть очень веской.

Впрочем, может быть, ей самой предстояло разобраться, в чем тут дело.

В полутьме санитар стал приближаться к ней. Толстый и седой, с жиденькими усами и бородкой, он был одет в свободную черную одежду вроде пижамы. Деревянные сандалии на ногах. Постукивая ими, он медленно шел в ее сторону, слегка касаясь рукой спинок кроватей, в другой руке он держал метлу. Когда он остановился, его лицо оказалось в круге света. Мишлен затаила дыхание. Его пустые глазницы уставились прямо на нее. Он склонил голову чуть набок и прислушался. Она стояла не шелохнувшись, затаив дыхание. Наконец он улыбнулся, и Мишлен поняла: старик решил, что он один.

Он прислонил метлу к кровати и зашел сбоку, вытянув одну руку. Нащупал край простыни и откинул ее, обнажив худое скрюченное тело, напоминавшее куклу. Под простыней лежал голый мальчик.

Опираясь одной рукой о матрас, санитар просунул другую руку мальчику между колен. Пришло время поразвлечься.

Вскоре зашевелился юноша на кровати рядом с Мишлен. Из темноты стали доноситься шорохи. Отзывалось каждое тело на каждой кровати, словно невидимым проводом они были подключены к одному и тому же кошмару. Откуда-то донесся тихий стон, в котором было что-то звериное.

Стон перешел в жалобный вой невыносимой муки. Мишлен увидела, что санитар передвинул руку пониже и, ухватив пальцами тощую плоть на ноге, стал выкручивать ее так яростно, словно хотел вырвать кусок.

Мишлен кашлянула.

Слепой застыл, как если бы его неожиданно ударили. Он отпустил ногу мальчика и опять накрыл его простыней. Потом взял метлу и пошел к выходу мимо Мишлен. Он не повернулся в ее сторону, никак не дал понять, что знает о ее присутствии. Сквозь отверстия его глазниц легко можно было заглянуть в ад.

Виверо вернулся в сопровождении сестры, которая привезла каталку, нагруженную свежими капельницами. Мишлен сказала, что хотела бы поговорить с ним наедине.

Он повел ее в сад у храмового купола, напоенный благоуханием цитронеллы, и пока они прогуливались между эвкалиптами, она рассказала ему о том, чему стала свидетельницей.

— Он мучает одного, а корчатся все, — заключила она.

В слабом свете, падавшем из окон храма, Виверо внимательно смотрел на нее. Над темным массивом джунглей поднимался острый серп луны в полночном небе.

— Мы наблюдали этот феномен и раньше, но в такой яркой форме ни разу.

— Что в капельницах? — спросила Мишлен.

— Слабый раствор ЭПЛ в новом варианте. Без этого они бы уже умерли. Это все солдаты, им давали раствор для храбрости. Мы не допускаем, что их нынешнее состояние вызвано именно препаратом, и не признаем этого никогда. Подобного больше нигде не случалось. Похоже, все дело в какой-то одной партии препарата, но почему, мы не знаем.

— Та же партия, что прислали к нам в центр исследований?

— Вероятно, так. Англичанин представляет такой большой интерес для нас именно потому, что выжил и поправился.

Мишлен мысленно вернулась на собачью станцию. Эпетелин, сокращенно ЭПЛ, — так назывался запатентованный препарат фирмы «Ризингер-Жено», стимулятор центральной нервной системы, который был в продаже уже около семи лет. В медицине он применялся для лечения нарколепсии, так называемой «сонной болезни». В остальном это был возбуждающий наркотик со свойствами стимулятора. При передозировке вызывал временное психическое расстройство. В Америке он целый год был в моде как препарат, помогающий сбросить вес. А потом Комиссия по пищевым продуктам и лекарственным препаратам обратила внимание на то, что многие тучные дамы вдруг начали слышать потусторонние голоса. Как раз в это время Мишлен начала ломать голову над тем, как можно легально исследовать возможные побочные эффекты препарата, который уже прошел все тесты и был запущен в массовое производство.

Даже опыты на ездовых собаках обрели свой смысл теперь, когда она увидела странную «массовую» реакцию в палате. Стадность собак делала их идеальными объектами для демонстрации того механизма, который был задействован в данном случае. Ее неприязнь к Бруно еще усилилась: ведь это из-за него прикрыли программу, и она не успела прийти к результату первой.

Виверо произнес:

— Я скажу начальнику госпиталя про санитара, а потом покажу, где вы будете жить.

— Никому ничего не говорите, — попросила Мишлен.

Виверо бросил на нее недоуменный взгляд.

— Я так понял, что слепой санитар — садист?

— Да, конечно. Но он за две минуты продемонстрировал мне больше, чем я узнала за месяц опытов на собаках. Он мне еще понадобится.

Мишлен не стала ждать ответа, она повернулась и пошла к храму. Несмотря ни на что, она намеревалась добиться результатов, которые позволили бы вернуться в Базель с триумфом.

Питер Виверо медленно пошел за ней.

Пока Джим смотрел в сторону, кто-то поменял афишу на стенде у края сцены. Раньше там было написано: «Гаргантюа и Перепетуя: чудеса силы и благопристойной красоты». Теперь Джим прочитал: «В высшей степени забавная и удивительная демонстрация научных фокусов мистера Гранди!!!» Строчкой ниже, буквами поменьше значилось: «Мастерски ассистирует м-р Том Сэйерс, джентльмен-боксер». Джим хотел посмотреть, какой номер значился в программке на столике перед ним. Но она была наполовину залита водой и испорчена.