Что касается автора «Обломова», то он еще очень долго не забудет этой своей любви, хотя никто вокруг этого, может быть, и не замечал. Или, может быть, делали вид, что не замечают его жестоких внутренних страданий? Нет сомнения, что Елизавета Васильевна оставила слишком глубокий — на много лет — шрам в его сердце. Он еще раз переживет этот бурный (хотя и безответный) роман летом 1857 года, когда за три месяца совершится «мариенбадское чудо» — напишется роман «Обломов». В Ольге Ильинской он снова будет переживать свою страстную любовь к Толстой, в облике героини романа отразит и запечатлеет навеки лучшие черты Елизаветы Васильевны, в которой прежде всего ценил ее «артистизм», способность доставлять эстетическое наслаждение самим своим духовным устройством: «Когда я тоньше и понимаю и чувствую, когда пробуждается потребность к эстетическим наслаждениям, Вы тотчас являетесь в памяти…» Память о Толстой, вероятно, была чрезвычайно долгой, но теперь это уже тайна.

Кто же занял его место в сердце Елизаветы Толстой? Каков он, Александр Илларионович Мусин-Пушкин? К сожалению, о нем почти ничего не известно. Но то, что известно, несколько будоражит воображение. Родился он в 1831 году. То есть был на четыре года младше своей кузины и жены и на девятнадцать лет младше Ивана Гончарова. С фотографий на нас смотрит молодой, красивой и благородной внешности человек с характерными «азиатскими» припухлостями вокруг глаз. Высокий, спокойный лоб, несколько изнеженная и барственная грация. Борода, усы имеют европейский вид. Во всей позе грациозная непринужденность. Нет, недаром Иван Александрович Гончаров (в порыве ревности, конечно) позволил себе замечание о нем, когда Толстая дала ему прочесть свой дневник, где главным героем был ОН: «Вы все обращаетесь к внешней его стороне, едва вскользь упоминая об уме, душе, etc., а то все «красивая поза», «опершись на руку» — да тут же непременно и «конь». Я все думал, что у Вас это должно быть полнее». Впрочем, это еще не дает нам повода плохо судить о внутренних качества Александра Илларионовича. Вполне может быть, что со столь импозантной внешностью он соединял и незаурядные душевные и другие качества. Александр Илларионович был военным в чине ротмистра. То есть он был офицером кавалерии, — и вот откуда тот «конь», которого так ревниво подметил Гончаров в дневнике Лизы Толстой! Если учесть, что ее брат Александр Васильевич тоже был военным, можно сказать, что в роду Толстых военная служба была делом традиционным и почетным и что Лиза была воспитана в такой семье, где к военным питали слабость. Эта пара смотрелась очень банально: молодая красавица, отдающая предпочтение молодому графу-офицеру перед чиновником на пятом десятке лет. Ничего удивительного. Удивительное и необычное было в другом. Этот чиновник был великим русским писателем.

Между прочим, известно одно письмо Гончарова к Мусину-Пушкину. Письмо это любопытно и потому, что речь в нем идет о… поклонении Гончарова «красоте, уму, прочим достоинствам» Елизаветы Васильевны. Поклонении, конечно, чисто платоническом. Хотя реакцию молодого жениха Елизаветы Толстой предугадать трудно. Вот отрывок из этого письма (от 30 октября 1856 года, то есть за три месяца до свадьбы): «Вот портрет Елизаветы Васильевны, который я взял у Левицкого[196] уже после ее отъезда, извините, милостивый государь Александр Илларионович, что я не предложил Вам другого портрета, сделанного Левицким же по указанию Николая Аполлоновича (Майкова. — В. М.): кроме сходства с оригиналом, он представляет еще и идеал общей женской красоты: так искусно Николай Аполлонович уловил самую поэтическую сторону этой красоты. Если Вы позволите, я сохраню этот портрет у себя и буду поклоняться ему артистически.

Покорнейше прошу передать Елизавете Васильевне прилагаемую фотографию с группы литераторов, в том числе и меня. Авось в обществе пяти моих товарищей Елизавета Васильевна сохранит память и обо мне, одном из самых ревностных ценителей ее красоты, ума и прочих достоинств».

По письму видно, как больно было Ивану Александровичу отрывать от сердца свой невоплотившийся идеал. Он все еще глубоко переживает нанесенную рану и — кто знает? — может быть, еще на что-то надеется и ждет? Ведь свадьба еще не состоялась… Письмо написано в конце октября, а ведь еще месяц назад начал сам Гончаров, по просьбе Елизаветы Васильевны, конечно, хлопотать перед Священным Синодом о разрешении на ее брак с двоюродным братом. Сам-то он, можно быть уверенным, не одобрял этот брак. Наверное, чувствовал, что он вряд ли может быть счастливым.

Трудно сказать, принес ли этот брак на самом деле счастье Елизавете Васильевне. Во всяком случае, внешне он оказался не слишком удачным: свадьбу сыграли 25 января 1857 года. А ровно через год, 25 января 1858 года, у Мусиных-Пушкиных родился первенец: Семен. О его биографии кое-что известно. По окончании гимназии в Санкт-Петербурге он стал вольнослушателем в столичном университете. В 19 лет, во время Русско-турецкой войны, он стал военным корреспондентом многих столичных газет. Однако муж Елизаветы Васильевны умер рано, над семьёй как будто висел какой-то рок: сын Семён впоследствии был обвинён в казённой растрате и покончил жизнь самоубийством.

Вот пока и все, что немного проясняет для нас личность необыкновенной, по признанию самого автора «Обломова», женщины и, главное, ту атмосферу, в которой находился великий русский романист в 1858–1857 годах, когда он активно обдумывал и, что называется, «вынашивал» свой шедевр, за который пришлось платить судьбой, несостоявшейся любовью… Гончаров тяжело пережил эту драму, но зато опыт этой любви осветил внутренним светом новый роман — «Обломов».

«Обломов» был задуман давно, еще в 1847 году, но автор не обращался к нему после опубликования в журнале «Современник» отрывка из этого романа под названием «Сон Обломова». Причина была проста: для романа нужен был стержневой любовный сюжет. Пока в жизни писателя не появилась Айза Толстая (она же Ольга Ильинская), роман был невозможен. Гончаров не сумел завоевать личное счастье, зато обрёл то творческое «раздражение», о котором он пишет в письме к Ю. Д. Ефремовой из Мариенбада: «Главное, что требовало спокойствия, уединения и некоторого раздражения, именно главная задача романа, его душа — женщина — уже написана, поэма любви Обломова кончена: удачна ли, нет ли — не мое дело решать, пусть решают Тургенев, Дудышкин, Боткин, Дружинин, Анненков и публика, а я сделал, что мог…» Разумеется, душа романа — женщина. И теперь Гончаров прекрасно видел её образ. Из Мариенбада он пишет И. И. Льховскому: «Узнайте, что я занят, не ошибетесь, если скажете женщиной: да, ей нужды нет, что мне 45 лет, я сильно занят Ольгою Ильинской (только не графиней). Едва выпью свои три кружки и избегаю весь Мариенбад с шести до девяти часов, едва мимоходом напьюсь чаю, как беру сигару — и к ней. Сижу в ее комнате, иду в парк, забираюсь в уединенные аллеи, не надышусь, не нагляжусь. У меня есть соперник: он хотя и моложе меня, но неповоротливее, и я надеюсь их скоро развести. Тогда уеду с ней во Франкфурт, потом в Швейцарию или прямо в Париж, не знаю: все будет зависеть от того, овладею я ею или нет. Если овладею, то в одно время приедем и в Петербург: Вы увидите ее и решите, стоит ли она того страстного внимания, с каким я вожусь с нею, или это так, бесцветная, бледная женщина, которая сияет лучами только для моих влюбленных глаз? Тогда, может быть, и я разочаруюсь и кину ее. Но теперь, теперь волнение мое доходит до бешенства: так и в молодости не было со мной… Я счастлив — от девяти часов до трех — чего же больше. Женщина эта — мое же создание, писаное, конечно, — ну, теперь угадали, недогадливый, что я сижу за пером?» В этом письме есть прямые намёки на роман с Лизой Толстой, в который, вероятно, был посвящён и Льховский, — только теперь любовь у Гончарова складывается: ведь этой героине, в отличие от Толстой, «дела нет» до возраста писателя, а если и есть молодой соперник, то на этот раз он «неповоротливее» Гончарова. И вот результат: «волнение до бешенства»! Всё это благодаря неудачной любви к Елизавете Васильевне. Только теперь, к 1857 году, Гончаров был готов сесть за «Обломова» и закончить его. Должность цензора Петербургского цензурного комитета с приличным жалованьем позволяла писателю часто проводить длительный отпуск за границей. Первый же такой отпуск, летом 1857 года, ознаменовался тем, что в Мариенбаде в течение 7 недель Гончаров завершил своего «Обломова». Критика назвала это «мариенбадскимчудом». Гончарову работалось, как никогда, хорошо и быстро. Между прочим, дело было и в том, что Гончаров наконец-то выбрался из промозглого Петербурга в хороший курортный климат, на воды. Солнечная погода, мягкий климат всегда отлично действовали на романиста, в столице ему писалось тяжело, слова не шли с пера. Иное дело — европейский курорт! Он прибыл в Мариенбад 21 июня, а уже 29 июля в письме к Ю. Д. Ефремовой признаётся: «Ежедневно по возвращении с утренней прогулки, то есть с 10 часов до трех, я не встаю со стула, сижу и пишу… почти до обморока. Встаю из-за работы бледный, едва от усталости шевелю рукой…» За «мариенбадским чудом» стояла огромная предварительная работа, которую романист вёл целых десять лет. В письме к своему приятелю И. И. Льховскому он объяснит, отчего так быстро пишется роман: «Я закончил первую часть, написал всю вторую и въехал довольно далеко в третью часть… Поэма изящной любви кончена вся, она взяла много времени и места. Неестественно покажется, как это в месяц кончил то, чего не мог кончить в года. На это отвечу, что если б не было годов, не написалось бы в месяц ничего. В том и дело, что роман выносился весь до мельчайших сцен и подробностей и оставалось только записывать его. Я писал как будто по диктовке… Действие уже происходит на Выборгской стороне: надо изобразить эту выборгскую Обломовку, последнюю любовь героя и тщетные усилия друга разбудить его».