В восемь часов вечера Дарнлей повел вооруженных с головы до ног заговорщиков по винтовой лестнице в спальню королевы, откуда было слышно каждое слово, сказанное в столовой. Дарнлей условился со своими друзьями, что сначала он один войдет в столовую, и лишь на его зов: «Ко мне, Дуглас!» — они должны прийти к нему на помощь.

В комнате королевы царило веселье. Глаза Риччио сияли, счастьем, он был безоружен, потому что ношение оружия составляло привилегию лишь дворянства. Но мог ли он стремиться к внешним почестям, когда все его сердце было переполнено блаженством от сознания, что он любим взаимно? Кажется, никогда еще между сердцами монархини и ее подданного не существовало такое чистое, но вместе с тем такое искреннее и близкое общение, как здесь.

Джэн Сэйтон пела песню о любви, ее сестра мечтательно уставилась взглядом в пространство. Мария Стюарт посмотрела в глаза Риччио и прошептала:

— Тоска о любимом существе приятнее самого упоительного счастья. Она не проходит, а остается вечно юной и таит в самой своей скорби величайшее наслаждение.

Вдруг двери королевской спальни отворились, и Дарнлей, вооруженный мечом, приблизился к креслу супруги.

Пораженная, Мария Стюарт вскочила с места и вдруг услыхала в спальне тяжелые шаги, приближавшиеся к портьере, она медленно отошла от нее — и на пороге показался лорд Рутвен, в латах и полном вооружении, бледный как призрак, с обнаженным мечом в руке.

— Что вам угодно, милорд? — дрожащим голосом воскликнула королева, трепеща от страха и тревоги. — Не с ума ли вы сошли, что осмеливаетесь входить ко мне в покои без доклада и в боевых доспехах?

— Вот кто мне нужен! — глухо ответил Рутвен и, подняв закованную в железо руку, протянул ее в сторону итальянца. — Я ищу этого Давида Риччио, который засиделся слишком долго в личных покоях шотландской королевы, соизвольте его удалить.

— А какое преступление совершил он? — бледнея, воскликнула Мария.

— Величайший и самый отвратительный грех против вашего величества, против принца, вашего супруга, против дворянства и всего народа.

— Ко мне, Дуглас! — сказал Дарнлей.

Риччио спрятался за королеву, которая выпрямилась, как разъяренная львица.

— Если Риччио совершил преступление, — гневно продолжала она, — то пусть его судит парламент, а вас, лорд Дарнлей, я спрашиваю, не вы ли устроили это дерзкое нападение?

— Нет, — мрачно ответил Дарнлей.

— Тогда убирайтесь вон под страхом смертной казни за государственную измену! — грозно крикнула Мария на лорда Рутвена.

Однако остальные заговорщики уже успели проникнуть в комнату, они опрокинули стол и схватили Риччио, который с отчаянными воплями: «Правосудия! Правосудия!» — старался увернуться от направленных на него обнаженных шпаг, Он судорожно вцепился в складки платья королевы, но Дарнлей оттащил его от Марии. На ее приближенных дам были направлены пистолеты, чтобы никто из них не посмел вступиться за несчастного. Андрей Кэрью приставил кинжал даже к груди королевы.

— Сжальтесь над ним! — умоляла она.

Но Дуглас выхватил у короля кинжал из ножен и всадил его в грудь Риччио. Тот издал хриплый вопль и рухнул на пол. Убийцы оттащили его за ноги от королевы, и заговорщики бесчеловечно доконали раненого, нанеся ему пятьдесят шесть ударов кинжалами и шпагами.

Бледная и дрожащая стояла Мария во время этой жестокой расправы. Железная рука Дарнлея крепко держала ее. Появился лорд Рутвен, обессиленный опустился на стул и, показав окровавленный кинжал, пробормотал Дарнлею упавшим голосом:

— Он лежит, весь разбитый, на мостовой двора, мы выкинули из окошка труп негодяя, чтобы псы лизали его кровь.

— Перед королевой не сидят! — воскликнула Мария, до того возмущенная дерзостью убийцы, что пылкое негодование заглушило в ней на один миг ужас, вызванный кровавым злодейством. — Вон отсюда!

— Ваше величество, я сижу только потому, что изнемог от болезни. Ради вашей чести и чести вашего супруга я встал с постели и притащился сюда, чтобы уничтожить негодяя.

С этими словами лорд Рутвен налил себе вина и осушил его.

— Так это вы нанесли мне такое бесчестье? — дрожа от гнева, обратилась Мария к своему супругу. — Вы, которого я возвысила из опальных до королевского трона? Ах вы, изменник! — воскликнула она с лихорадочной дрожью. — Возможно, что мне никогда не удастся отомстить вам, потому что я — лишь женщина, но тот ребенок, которого я ношу под сердцем, не должен называться моим сыном, если он не сумеет отплатить за мать!

— Вы не принимали меня, вашего супруга, когда при вас находился Риччио. Вы не хотели знать меня по целым месяцам, тогда как он был вашим поверенным. Ваша и моя честь требовали того, чтобы я допустил убийство этого мерзавца.

— Ваше величество, — вмешался Рутвен, — принц отомстил за свою поруганную честь, мы же освободили страну от предателя, на вашу пагубу вкравшегося в ваше доверие. Он склонял вас к тому, чтобы тиранить дворянство, обречь на изгнание бежавших лордов, угрожать господствующей религии и затеять позорную измену посредством союза с католическими государями. Он внушил вам избрать опальных графов Босвела и Гэнтли в свой Тайный совет, Давид Риччио был изменником по отношению к вам, ваше величество, и к Шотландии.

Мария поняла, что попала во власть своих врагов из-за своей легкомысленной беззаботности и этим промахом зачеркнула все одержанные победы.

— Эта кровь должна быть отмщена, клянусь моей жизнью! — промолвила она, плача от горя и ярости. — Я скорее соглашусь умереть, чем перенести такое поругание!

— Сохрани вас Бог от этого, ваше величество! — возразил Рутвен. — Чем более выкажете вы себя оскорбленной, тем строже осудит народ вашу вину.

В Эдинбурге ударили в набат, придворные дамы королевы подняли тревогу в замке своими криками о помощи; весть о том, что в королевском дворце происходит резня, достигла города, и пока лорды, державшие сторону королевы, а именно: Этол, Босвел, Флемминг и прочие — спасались из окон Голируда с помощью длинных веревок, Мелвил приказал ударить в набат и под зловещее гудение колоколов подступил к воротам дворца с вооруженными гражданами.

— Вот явились мои верные защитники! — радостно воскликнула королева, заслышав глухие удары в ворота замка.

Однако Дарнлей, схватив ее за руку, воскликнул:

— Я приму их, я защищу вашу честь!

— И раньше, чем они увидят вас, ваше величество, — проворчал Рутвен, — мы скорее сбросим вас с зубцов башни, из-за убитого пса не должна вспыхнуть междоусобная война! Подчинитесь! Клянусь Богом, если вы равнодушны к чести и благополучию Шотландии, то во избежание худшего придется пожертвовать вашей жизнью.

Дарнлей подвел к креслу близкую к обмороку королеву, после чего запер ее на ключ и вышел с Рутвеном во двор, чтобы успокоить Мелвила с горожанами. Он не велел отворять ворота, но приказал возвестить со стен, что принц ручается своим словом в добром здравии и невредимости королевы, что умерщвлен только итальянский писец, который вступил в заговор с римским папою и испанским королем с целью призвать в страну чужеземные войска ради восстановления католичества. Этого было достаточно для того, чтобы успокоить сторонников королевы.

Мария Стюарт заперта в столовой, где всего несколько минут назад царили радость и веселье. Напрасно ломилась она в двери, напрасно звала на помощь и умоляла из окна допустить к ней по крайней мере ее приближенных дам, несчастная королева превратилась в узницу в своем дворце.

Что замышляли против нее, зачем заперли ее? Грозило ли ей также убийство или заточение? Если кто-то осмелился лишить королеву свободы, то разве не мог он посягнуть и на ее жизнь?

Холодный пот выступил на лбу Марии Стюарт, ее приводили в ужас эти убийцы, ей мерещилось, что она уже чувствует холодную сталь, вонзавшуюся в ее грудь.

Медленно тянулись минуты, часы, эта ужасная ночь казалась вечностью для истерзанного сердца. И сам Дарнлей был потрясен, когда вошел в столовую наутро и увидал бледную женщину с расстроенным лицом, которая уставилась на него глазами, полными ужаса и тревоги. Ведь эта женщина была недавно предметом его любви. Он пытался успокоить ее, утешить. И дьявольская мысль озарила ее голову: не прикинуться ли ей покорной, чтобы тем вернее осуществить свое мщение? Ненависть победила отвращение к злодею, королева принялась умолять его о пощаде и обещала сделать все, что ему угодно, лишь бы он избавил ее от этого ужаса.