У Дарнлея не хватило духа привести свои основания. Он заявил, что королева не давала ему никаких оснований для бегства, и Мария, добившаяся своего, объявила, что вполне удовлетворена таким ответом; теперь она была свободна от всяких нареканий, и Дарнлей мог бежать или оставаться, как ему угодно.

Благодаря этому отношения между супругами стали еще хуже, чем прежде, теперь Мария пренебрегала даже внешними формами общения с супругом. Дарнлей заявил, что не желает больше встречаться с ней, и отправился в Стирлинг, но принялся писать оттуда письма, в которых снова стал угрожать бегством. Словом, благодаря своей нерешительности, он все более и более становился достойным всяческого презрения.

На юге между дворянством возникли раздоры. Мария отправилась туда вместе с Мюрреем, чтобы наказать нарушителей мира, и делала по тридцати шести миль в день. Подобное напряжение в связи с известием, что Босвел в сражении с разбойником Джоном Эллиотом был ранен, привело ее к опасной болезни. Она навестила Босвела и, потрясенная страданиями любимого человека, упала в обморок, изнуряющая лихорадка приковала ее к постели, и уже стали бояться за ее жизнь.

Известие о болезни Марии дошло до Дарнлея, он поспешил приехать, но вернулся, не повидавшись с ней, так как узнал, что ее состояние улучшилось.

Однако лорд Лэтингтон открыто говорил, что сердце Марии готово разорваться при мысли, что ее супругом должен оставаться Дарнлей.

Лэтингтон состоял в родстве с большинством тех заговорщиков, которые убежали после убийства Риччио. Он совершенно правильно думал, что королева все простит, если ее сердцу дадут возможность проложить дорогу к счастью. Он переговорил об этом с Босвелом и увидел, что тот выказывает готовность содействовать прощению заговорщиков, если за это они освободят королеву от ее супруга. Когда же Лэтингтон представил королеве свой план, то она объявила, что согласится на него только в том случае, если развод произойдет по закону и не причинит вреда правам ее сына. Однако это было невозможно, так как разводу должен был предшествовать скандальный процесс, поэтому Лэтингтон намекнул, что заговорщики найдут и другие средства освободить ее от Дарнлея.

— Но не такие, — строго возразила королева, — которые могли бы задеть мою честь, иначе я откажусь от короны и уеду во Францию.

Когда Босвел узнал, что королеве предложили пустить в ход крайнее средство, то он заключил с Лэтингтоном, Гэнтли, Эпджилем и сэром Бальфуром союз, целью которого было убить принца-супруга, так как он был врагом дворянства, тираном и оскорбителем королевы.

Уступая настояниям Босвела, Мария разрешила вернуться бежавшим лордам, которые были изгнаны за убийство Риччио. Все, кроме Дугласа, были помилованы. Это одно уже заключало в себе смертный приговор Дарнлею, так как он вдвойне предал этих людей.

В панике он убежал в Глазго и там заболел оспой. А тем временем Босвел вербовал убийц, злоупотребляя при этом именем королевы, и привел Марию в крайнее раздражение, сообщив ей, будто Дарнлей замыслил похитить сына, чтобы править от его имени.

Несмотря на это, Мария все-таки отправилась в Глазго, чтобы навестить больного супруга. Хотела ли она еще раз испытать свое сердце и защитить его против надвигающейся опасности, или же она хотела присутствовать при мести и видеть, как он заплатит за пролитую кровь Риччио?

Когда королева приехала в Глазго и явилась к больному, то стала горячо упрекать его за новый заговор. Дарнлей отрицал соучастие в нем и рассказал ей, что, наоборот, заговор составлен против него самого, но он не может поверить, чтобы она, его родственница и супруга, таила злые намерения против него. По его словам, ему для подписи предложат документ, и если он не подпишет, то смерть его предрешена.

— Но я дорого продам свою жизнь! — грозился Дарнлей.

— Тот, кто захочет убить меня, должен будет напасть на меня сонного!

Мария принялась успокаивать Дарнлея.

— Не бойся ничего! — сказала она. — Хотя ты очень глубоко обидел меня, но я никогда не забуду, что наслаждалась счастьем в твоих объятиях.

— Мария! — оттаял Дарнлей, и его глаза наполнились слезами. — Неужели ты могла бы простить меня? Я стерпел все твои наказания во искупление моей вины, я все перенес, так как надеялся тронуть твое сердце. И сейчас я мог бы бежать, но надежда на тебя удержала меня здесь.

Мария горько усмехнулась: она знала, что все его бегство было только комедией. Она пришла к нему, движимая чувством, а он хотел выклянчить ее милость, хотел снова заманить в сети то самое сердце, которое предал! Если у него была хоть искорка искреннего чувства к ней, то он не смел надеяться ни на что, кроме прощения.

— Я простила тебя, — сказала Мария, — я не хочу, чтобы ты жил в вечном страхе. Поезжай со мной в Эдинбург, и я сама буду сторожить тебя.

— Я всюду последую за тобой, Мария, но только в том случае, если осмелюсь снова стать твоим супругом. Жизнь только тогда может иметь для меня какую-либо цену, если ты опять сможешь полюбить меня!

— Дарнлей, сердцу не прикажешь любить или ненавидеть! Я ничего не могу обещать, кроме того, что я буду охранять тебя от убийства, потому что твоя жизнь дорога мне. Следуй за мной в Эдинбург, или же мне придется поверить, что ты действительно куешь здесь свои предательские планы, в чем тебя обвиняют врага!

Дарнлей согласился, боязнь, что она окончательно бросит его, заставила подчиниться и этому ее желанию. Мария же находилась в таком состоянии, которое трудно описать, потому что уж слишком разноречивы были обуревавшие ее чувства. Она могла лицемерить, ненависть сделала ее жестокой, вся ее душа была возмущена, но она была слишком благородной натурой, чтобы хладнокровно пойти на страшное преступление. Поэтому вероятнее всего она просто хотела защитить Дарнлея, так как понимала, что его убийство будет поставлено ей в вину. А так как она не решалась отдать его под суд, то готова была подчиниться неизбежному.

В то время, как королева по настоянию Босвела перевезла Дарнлея в Эдинбург, заговорщики уже подыскали для него подходящее место. Под предлогом, что его болезнь заразительна и могла бы угрожать наследному принцу, для него вместо замка Голируд избрали квартал Кирк-оф-Филд, находившийся в противоположной стороне города.

«Субъект», как называли Дарнлея, переехал в новое жилище, и ужас пронзил его до мозга костей, когда он переступил порог дома, принадлежавшего Гамильтону, его смертельному врагу.

«Пусть Господь Бог будет судьей между мной и Марией! — мрачно подумал он. — Моя жизнь вполне в ее власти!»

Дом, в котором поселили Дарнлея, был мал, тесен и содержался очень плохо. В нем был полуподвальный этаж, в котором помещались столовая и жилая комната; в первом этаже, над столовой, проходила галерея, а рядом с ней — такая же комната, как и внизу. Нельсон, слуга Дарнлея, войдя в Кирк-оф-Филд, заявил, что единственным подходящим домом для его господина был бы дом герцога Шателлероль. Но королева настояла на своем.

Дарнлей был водворен в первом этаже, где в галерее, служившей одновременно гардеробной и кабинетом, поселились трое слуг — Тэйлор, Нельсон и Эдвард Симонс. Из столовой полуподвального этажа сделали кухню, а в комнате, находившейся непосредственно под комнатой принца-супруга, королева приказала поставить для себя кровать. И в этой-то в высшей степени неудобной обстановке она провела несколько ночей подряд под одной крышей с Дарнлеем.

Опасения мужа могли вполне рассеяться под влиянием ее заботливости, нежности и внимания. Тем не менее он не мог отделаться от мрачных предчувствий, которые особенно возросли, когда королева переселилась в Голируд и посещала его только время от времени.

Вечером 7 февраля 1567 года Дарнлей увидал в окнах мрачного дома, расположенного напротив, свет и на другой день узнал, что там поселился архиепископ. Когда в этот же день он гулял по саду, то жаловался, что стена, для починки которой он уже давно требовал каменщиков, все еще находится в прежнем состоянии. Эта стена действительно в двух местах развалилась, и образовавшиеся отверстия могли служить хорошей дорогой злодеям, а так как Дарнлей жил один со своими лакеями, то можно было бояться всего.