Лейстерширская тюрьма представляла собой старую прочную башню. Железные полосы ограждали окна; цепи, укрепленные в стенах камер, делали невозможным бегство того, кто однажды попал сюда и был прикован к ним. И Брай понял, что ненависть к нему Лейстера и нечистая совесть заставят его подольше продержать его здесь. Когда он лежал на сырой соломе, закованный в цепи, на него нашло тупое отчаяние, заставившее его роптать на Бога, проклинать судьбу и призывать смерть как единственную избавительницу.

Однажды дверь тюрьмы открылась, и на пороге камеры показался какой-то незнакомец. Брай был готов увидеть Дэдлея, ожидал, что тот предложит ему выбор: или отказаться от всякой мести, или умереть, и уже ликовал, что перед смертью хоть плюнет лорду в лицо. Но теперь увидел, что тот выдал его слугам, не сделав попытки к примирению.

— Вы пришли убить меня? — спросил Брай с горькой усмешкой. — Так торопитесь! Ваш господин хорошо заплатит вам за это, потому что негодяи обыкновенно трусливы, и лорду придется дрожать за свою шкуру все время, пока я буду жив.

Кинггон сделал вид, что удивился.

— Не понимаю, о каком лорде вы говорите, — сказал он.

— Я приказал арестовать вас, потому что вы — шпион католиков. Или вы будете отрицать, что три дня тому назад послали гонца в лагерь шотландской королевы и шныряете здесь по окрестностям, чтобы вербовать приверженцев Стюартам?

— Я ничего не буду отрицать, так как это не стоило бы труда. Я вижу, что лорд Лейстер позаботился подыскать хорошенький предлог, на основании которого меня можно было бы засудить!

— Да милорд даже и не знает ничего о вашем аресте! Конечно, он будет очень рад узнать об этом, так как вы шныряли вблизи замка, в который он запрещает доступ решительно всем.

— Потому что скрывает там жертву своего сластолюбия?

Своего сластолюбия? — удивился опять Кингтон. — Сэр, вы сумасшедший! Или вы знаете какие-нибудь особые подробности, касающиеся супруги милорда?

— Супруги? Вы первый, кто называет так несчастную. Разве свою супругу скрывают от всего света? Разве ее запирают, словно узницу, если имеют честные намерения? И, наконец, разве не преступление выбиваться лорду изо всех сил, чтобы заслужить милость королевы Елизаветы, а обманутую женщину подло держать взаперти, чтобы она могла незаметно исчезнуть, когда станет неудобной?

— Как? — притворялся Кингтон. — Вы сомневаетесь, что леди — законная супруга графа? Говорите, что вы знаете об этом!… Вам ничего не будет грозить, если я увижу, что вы явились совсем с другими целями, чем мутить народ! Вы знаете леди? Вы — родственник этой дамы?

Кингтон так мастерски играл свою роль, что Брай был введен в заблуждение и уже почувствовал доверие к нему.

— Сэр, — воскликнул он, — я — второй отец леди и любил ее, как родную дочь. Лорд увез ее и обещал дать ей свое имя. Я искал только доказательств, сдержал ли он свое слово или обманул меня. Борьба партий в Шотландии нисколько не касается меня. Я не собираюсь вербовать здесь кого бы то ни было, а хочу только убедиться, счастлива ли моя девочка, обманута ли Филли или нет. А так как я имею основания предполагать самое худшее, так как лорд достаточно могуществен, чтобы погубить меня, то я пытался тайком добыть требуемые мне доказательства.

— И вы узнали, что лорд обманул всех, что он не венчан? Но говорят, что брачная церемония все-таки была произведена, хотя и тайно.

— Был совершен обман, и больше ничего! Священника удалили, а в церковной книге исчезла брачная метрика.

— Вы сами видели церковную книгу?

— Нет, но ее видел человек, которому я могу верить, потому что, как и вы, верил в порядочность лорда.

— Это — Томас Ламберт?

Брай утвердительно кивнул, и Кингтон знал теперь все, что хотел, а именно, что Ламберт предал графа.

— Странно! — пробормотал он вполголоса. — А я считал этого человека негодяем, который душой и телом предался графу. Но как же он выдал вам графскую тайну?

— Именно потому, что он — не негодяй, потому, что он сам — отец и знает, что значит видеть, как ребенок погибает в нищете, отчаянии и позоре. Если у вас есть сердце, если вы — порядочный человек, то вы должны помочь мне спасти несчастную жертву.

— Сэр, но что же дает вам уверенность предполагать, что леди, которую вы называете Филли, хочет быть спасенной и последует за вами? Да, наконец, и спасение явится несколько запоздалым. Если леди — не супруга графа, тогда она уже потеряла свою честь, и ей не на что рассчитывать больше, как на то, что лорд обеспечит ее изрядной суммой, способной соблазнить кого-либо на то, чтобы дать ей свое имя.

— Вы были бы правы, если бы Филли была бесчестной, но она скорее согласится умереть, чем быть отвергнутой, и лорд знает это. Потому-то я и боюсь самых страшных последствий. Я боюсь, что он не отступит даже перед убийством, если будет вынужден отделаться от нее, когда ему понадобится быть свободным, чтобы стать мужем королевы.

— То, что вы говорите, — сочувственно размышлял Кингтон, — приводит меня в трепет. Разумеется, лорду придется как-нибудь отделаться от леди, если королева согласится стать его женой: королева вспыльчива и ревнива, она прикажет обезглавить лорда, если узнает, что он изменил ей. Таким образом, тот, кто помог бы скрыть где-нибудь леди, оказал бы графу большую услугу. Но где можно было бы скрыть ее?

— Это уж моя забота! Всем, что свято вам, заклинаю вас, снимите с меня оковы и дайте мне возможность исполнить задуманное. Ведь Филли — мой ребенок!

Кинггон сделал вид, будто задумался в нерешительности.

— Если бы ее увезти в Шотландию, — пробормотал он тихо, — если бы ее можно было спрятать там, пока лорд женится, и сказать ему, что она умерла; если бы тогда такой человек, как я, протянул ей руку, то лорду пришлось бы пойти на все, лишь бы купить наше молчание…

Пытливый взгляд Кингтона прочел по выражению лица Брая, что он усилием воли подавляет в себе желание разразиться проклятиями. Хитрый лицемер понял, что Брая нельзя было склонить в пользу подобного плана, и потому он изменил тон.

— Или, — продолжал он, словно ему пришла в голову другая мысль, — если бы доказать лорду неверность супруги, чтобы он оттолкнул ее раньше, чем будет вынужден пойти на преступление? Это, собственно говоря, можно было бы подстроить…

Брай задрожал от ярости и негодования, он понял, что человек, которому он доверился, думает только о спасении лорда, что ему безразлична несчастная жертва.

Кингтон заметил его возбуждение и принял решение: так как Брай не будет действовать в интересах Кингтона, то незачем входить с ним в соглашение.

— Мы спорим из-за выеденного яйца, — сказал он. — Кто может вообще поручиться, что слухи справедливы, что леди увез сам лорд, а не кто-нибудь из его друзей? Очевидно, лорд не может быть женатым, раз в Лондоне является претендентом на руку королевы, и, следовательно, совершенно невиновен. Знаете что? Если я выпущу вас на свободу, то вам лучше всего скрыться за границу и позабыть о ребенке, который порвал всякие узы с вами и не хочет и слышать о вас!

— Никогда! Лучше я умру в этих цепях! — захрипел Брай, уже не сомневавшийся, что Кингтон выведал от него все, что хотел. — Вы думали обхитрить меня, предполагая, что я не остановлюсь в выборе между тюрьмой и позорным бесчестием, очень возможно, что вы даже хотели с моей помощью обмануть своего господина! Отлично придумано, помощник подлеца! Но он еще пожертвует тобой, чтобы сэкономить благодарность и отделаться от соучастника преступления. Ступай и продавай твоему господину свою совесть, но не торжествуй слишком рано. Более могущественные, чем ты, будут искать меня, и когда найдут, живым или мертвым, то твой господин выдаст им тебя. И когда ты, палач клятвопреступника, будешь проклинать его, то моя тень посмеется над тобой.

— Продолжайте, продолжайте и не щадите глотки, — насмешливо ответил Кингтон. — Через недельку я наведаюсь сюда и посмотрю, может быть, после строгого воздержания вы заговорите иначе!