Все светское общество бывает или стремится побывать в особняке Рамбуйе: и двор и город. Как и во Французской Академии, как позднее в парижских салонах эпохи Просвещения, здесь установлено одно негласное правило, делающее всех участников равными между собой. Венсан Вуатюр — сын виноторговца, даже если в 1634 году он и стал академиком. Отцом прекрасно поющей мадемуазель Поле был финансист (обессмертивший себя налогом, выплачиваемым королю должностными лицами). «Карлик Жюли», поэт Годо, станет впоследствии епископом. Сменяют друг друга поэты: Малерб, Ракан, Бенсерад, Демаре де Сен-Сорлен, Мальвиль. Здесь принимают некоторых ученых, если только они не педанты: Манажа, Патрю, Вожела. Но присутствие такого количества литераторов — мы чуть не забыли Корнеля и его врага Скюдери — не исключает ни Великую Мадемуазель (старшей дочери дяди короля), ни герцога д’Энгиена и его сестры герцогини де Лонгвиль, ни кардинала де Лавалетта, ни герцогини д’Эгийон.
В посредственном и неудобном особняке мадам де Рамбуйе сумела создать дворец мечты, будивший воображение даже два века спустя после своего сноса. Таким же образом эта женщина символизирует во Франции учтивость, элегантность и утонченность, поскольку, хотя и будучи римлянкой по рождению, она «многое сделала для развития французского языка и литературы» (Н. Аронсон). Она заменила собой двор, недружелюбный и несколько вульгарный. Она привечала буржуазию и литераторов, не обращая внимания на их происхождение. Она со своей грацией и воспитанием была живой связью между двором и городом. «Кружок» прекрасной Артенис один заменил собой Лувр, Фонтенбло и Сен-Жермен.
Третий двор, совершенно очевидно, группируется вокруг Его Высокопреосвященства. Мы уже представляем себе его обрамление — Пале-Кардиналь, подаренный королю в 1636 году, завершенный в 1639 году, более роскошный, чем множество иностранных королевских дворцов, во всяком случае, более функциональный, чем Лувр, и более населенный (Анна Австрийская, овдовев, поспешила переехать в него). Единственной фальшивой нотой является надпись золотыми буквами «ДВОРЕЦ КАРДИНАЛА». Она раздражает Их Величества, вызывает насмешки, кажется дурным тоном.
С этими оговорками образ кардинальской жизни одерживает верх над образом жизни экономного, простого и диковатого короля. У короля есть большая конюшня, которой управляет офицер, главный конюший, называемый «месье Главный». У кардинала также есть большая конюшня (управляемая главным конюшим), в которой собраны самые лучшие верховые лошади, боевые и пажеского корпуса. У короля есть малая конюшня, подчиняющаяся первому конюшему, называемому «месье Первым». У кардинала также есть малая конюшня с первым конюшим, восемьюдесятью беговыми лошадями, пятнадцатью тяжеловозами и пятнадцатью мулами. Эти две службы подразумевают наличие множества конюших, пажей (из хороших фамилий), учителей для пажей, слуг, мальчиков-конюхов, кучеров, конюхов, форейторов, кузнецов — словом, целый мир в миниатюре.
Его Величество располагает штатом военных (почетной стражей, сотней швейцарцев, рейтарами и жандармами охраны, мушкетерами, французской и швейцарской гвардией). Ришелье, «охранявшийся лучше Генриха IV» (Вольтер), также располагает военным штатом, что раздражает Людовика XIII, тем не менее согласного с этим положением вещей. Его Высокопреосвященство охраняется великолепно. У него сто гвардейцев и сто мушкетеров. Это две сотни людей для войны, а не для парадов — преданных, вымуштрованных, прекрасно вооруженных. Они поддерживают свой боевой пыл, провоцируя гвардейцев и мушкетеров короля или отвечая на их провокации[141]. В то время это было постоянным предлогом, чтобы обойти запрещение дуэлей.
Личный штат министра-кардинала более чем значителен. Руководство им осуществляют совместно дворецкий, управляющий и казначей. Главными лицами являются камергер (он же главный интендант и главный духовник), исповедник (подобно предыдущему, у него есть все шансы стать епископом), три духовника, конюший, пять или шесть дворян на службе, один или несколько интендантов, рядовой врач, значительное число секретарей.
Самые ловкие и верные из этих секретарей составляют нечто вроде кабинета — политического и административного — под руководством Дени Шарпантье, королевского секретаря, «воспитанника» кардинала, его первого и личного секретаря[142]. Одним из этих секретарей является шифровальщик, умеющий кодировать и расшифровывать депеши.
Кроме этих офицеров и сотрудников, штат кардинала-герцога включал также двенадцать музыкантов и кучу лакеев, слуг и прислуги. Ни один герцог, ни один банкир не мог соперничать с таким штатом, даже Гастон Французский, брат Его Величества.
Мадам д’Эгийон, признанная королева царства своего дяди, соперничает с Анной Австрийской и привносит во дворец необходимый элемент женского присутствия. Она также заводит знакомство, как мы уже видели, с соседним особняком Рамбуйе. Без нее главная штаб-квартира Его Высокопреосвященства, вместо подобия двору, напоминала бы, возможно, какой-нибудь чопорный английский клуб. Очевидно, что здесь на больших ужинах[143] не хватает дам. Однако это не мешает министру ежедневно с успехом в конце дня потчевать[144] чем Бог послал более сотни приглашенных.
Почетный стол накрывался на четырнадцать персон (кардинала, министров, герцогов, маршалов и т. п.). Не существовало специального протокола, за исключением того, кто садился по правую и левую руку от Его Преосвященства. Второй стол, на тридцать персон, собирал офицеров кардинальского штата, а также дворян на службе и конюших. Два стола — на тридцать пять мест каждый — были заняты пажами большой конюшни и наставниками пажеского корпуса. В целом приходилось кормить 114 ртов, но всегда накрывался десяток запасных мест для нежданных посланников, всадников, курьеров, офицеров.
Этот «большой стол» (ему не хватает только названия), разумеется, составляет элемент престижа. Рассмотрим распорядок этого ужина. Следуют друг за другом три перемены блюд, каждая из которых предваряется величественным дворецким «со шпагой на боку и плащом, наброшенным на плечи». Почетный стол накрыт огромной девственно-чистой скатертью. Тарелки чистые (ничего общего с герцогом Ангулемским). На протяжении трапезы величественный дворецкий, невозмутимый и неподвижный, стоит позади Его Высокопреосвященства, за исключением тех мгновений, когда он протягивает салфетку, если Его Высокопреосвященство желает вытереть руки. За кардинальским столом категорически запрещено плевать, разве что речь идет о герцоге или архиепископе. Сегье этим возмущен, поскольку он ест очень неопрятно.
Известно выражение «общаться за столом». Оно возникнет в XVIII веке, когда лейтенанты полиции будут приглашать на ужин своих светских осведомителей. Что ж, все средства хороши; той же цели частично придерживается и кардинал за своим столом на четырнадцать персон. Он слушает, узнает, задает вопросы, меняет темы, советует, спорит, приказывает с отсутствующим видом; это искусный человек, скрывающий в бархатных лапках острые коготки. Когда этого требует ситуация, Ришелье приходится оставлять без внимания своих гостей и есть наскоро с единственным гостем. Сюбле де Нуайе, «воспитанник» кардинала, не имеет права отказаться от этого дополнительного часа министерской работы при условии, что потом отправится на второй ужин, более существенный.
Пале-Кардиналь имеет и другие достоинства: прекрасные галереи, собрание произведений искусства являются свидетельством живого и постоянно развивающегося вкуса Ришелье как любителя, коллекционера и мецената. Не случайно Его Высокопреосвященство вскоре приказывает построить у себя во дворце средних размеров театр. Именно здесь 16 апреля 1635 года перед королем, королевой и Месье была сыграна «Тюильрийская комедия», произведение «пяти авто ров»; здесь же кардинал приказал играть «Сида» (1637 г.). Этот «малый зал» может тем не менее вместить шестьсот персон. Но, влюбленный в драматическую поэзию и потерпевший неудачу как автор, Ришелье мечтает подарить себе, двору и городу более крупный театр, способный вместить три тысячи зрителей. Театр готов в январе 1641 года, и его владелец открывает его пьесой, которой придает очень большое значение — подписанной Демаре де Сен-Сурленом и приписываемой ему самому «Мириам», политической и морализаторской трагикомедией. «Кардинал празднует двойной триумф: открытие театрального зала в своем дворце и бракосочетание своей племянницы»[145] (Г. Кутон). Меценат окончательно уподобился Августу!
