Что касается герцогов, то Ришелье, во-первых, не любил знать, а во-вторых, не начинал свою академию с чистого листа. Он унаследовал кружок Конрара, буржуазный, больше озабоченный гуманизмом, чем дуэлями. Следовательно, набор лиц должен был оставаться неизменным. Что касается великих писателей, кооптации было недостаточно, следовало, чтобы эти писатели были живыми, доступными и проживали в Париже. А ведь многие уже умерли. Агриппа д’Обинье скончался в 1630 году, к тому же с 1620 года он жил в Женеве и его агрессивный протестантизм вряд ли понравился бы министру-кардиналу. Теофиль де Вио умер в 1626 году, и беспорядочная жизнь отдалила его от почестей, хотя король и простил его. В списке удостоенных чести не хватает и Малерба — он умер в 1628 году — поэта официального, восхвалявшего правителей и министров (Генриха IV, Марию Медичи, Людовика XIII и Ришелье), «божественного Малерба», того, кто «привнес в поэзию неведомые доселе строгость и суровость» (Клебер Гаэденс).

Также остались в стороне живые и более чем талантливые, но позабытые Ришелье Декарт — вероятно, оказавшийся недостаточно парижанином, и Корнель, пропущенный нарочно (поскольку спор о «Сиде» так и не был закончен).

Среди сорока шести академиков, принятых до смерти Ришелье (34 в 1634 году, 4 в 1635-м, 2 в 1636-м, 3 в 1639-м и один в 1640-м), больше всего поэтов. Они по большей части вычурны — или гротескны, как называл это Теофиль Готье — манерны, педантичны, условны («Аврора с розовыми перстами…»), но они кажутся достаточно авантюрными, бросаясь из одной крайности в другую, из претенциозности в романтизм, пока вслед за Малербом готовятся к «переходу от вольности к золотым правилам» классицизма.

Этими поэтами из гипса являются, например, «пылкий» Габер де Серизи (чей брат Филипп также был поэтом и академиком), Арбо де Поршер — жеманник, которого ценил тот же Теофиль Готье, или двое из «Гирлянды Жюли» (Жюли д’Анжен, дочери «несравненной Артенис»): Мальвиль и Антуан Годо. Клод де Мальвиль пишет религиозные поэмы и любовную лирику; Годо, будущий епископ Грасса, опора особняка Рамбуйе, — где его называли «карлик Жюли», — иногда полон вдохновения.

Два приятеля — или собрата — до сих пор являются членами молодого и активного литературного клуба «Знаменитые пастухи». Это «академик» Гийом Кольте, которому покровительствует и платит Ришелье, и уже упомянутый Серизи. В свое время Малерб хвалится, что вырвал более половины страниц своего Ронсара, и эти странные «пастухи» называют себя «последователями разрывателя» и «почитателями разрывания».

На самом деле не стоит излишне доверять словам Эдмона Ростана («Все эти имена, ни одно из которых не умрет…»). Академия Ришелье объединяла лишь второразрядных авторов (позже над ними насмехался Буало), хотя в ней было несколько выдающихся личностей. Например, канцлер Пьер Сегье, будущий герцог де Вильмор, избранный в 1635 году, временный покровитель Академии с 1643 по 1672 год, исполнявший эту длительную и деликатную должность в период между Ришелье и Людовиком XIV. С 1672 года протектором Академии становится глава государства.

Весьма знаменитые при жизни, но, к сожалению, позабытые в наше время, среди первых «бессмертных» были Вуатюр, Мейнар, Сент-Аман, Ракан, Ге де Бальзак и Вожела. Вуатюр — писатель, поэт, составитель мадригалов, душа общества в особняке Рамбуйе, чьим «самым прекрасным украшением» он был, сын торговца, пользующийся вниманием знати, «блистающий, — по словам Геданса, — элегантностью манер и ума». Хотя и низведенный до уровня «провинциального поэта» и разочаровавший Ришелье, Франсуа Мейнар остался непризнанным автором стихов «легких, гармоничных, часто возвышенных или мечтательно-меланхоличных». Сент-Аман, прототип «преромантического барокко» (Ж.-Ф. Сольнон), также был, как его назовет Теофиль Готье, «величайшим и оригинальнейшим поэтом».

Будучи не в состоянии оживить Малерба, Академия вынуждена была пригласить Онора де Бюэйля, сеньора де Ракана, верного ученика покойного мэтра, иногда именовавшегося «французским Виргилием». Подобно тому как Виргилий служил Данте проводником в кругах ада, так Лафонтен мечтал оказаться принятым на небесах под звуки ангельской музыки Малербом и Раканом.

Что касается Бальзака, тот имел привычку жить на берегах Шаранты, а не Сены, и потому не мог более одного дня находиться в прославленном обществе. Хотя он покусывал и даже раздражал Ришелье своим эссе «Правитель», льстящим Людовику XIII и критическим по отношению к кардиналу, Бальзак считался в свое время самым знаменитым из людей литературы. Цензор и хранитель чистоты французского языка, Ге де Бальзак являлся в прозе тем, кем Малерб был в поэзии. И тот и другой — как это стало понятно с течением времени, — словно кариатиды, поддерживали портик классицизма. Многочисленные письма «шарантского отшельника» при Людовике XIII были признаны шедевром эпистолярного жанра. На самом деле Бальзак не писал чего-то совершенно оригинального, у него просто был свой стиль. Его торжественная и величавая проза, кажущаяся сегодня излишне помпезной, в его время выходила за рамки тяжелого «официального» языка, считавшегося слишком педантичным. Так же как Бальзак, господин де Вожела из Савойи, дворянин-грамматик, занимал свое место в компании эрудита Конрара и в Академии кардинала. И тот и другой жаждали, чтобы Академия издала «Словарь». Вожела считал это первостепенной задачей, которой посвятил себя с 1638 года и до своей смерти в 1650 году… но первое издание великого труда увидело свет лишь в 1694 году: «бессмертные» так же не имели понятия о времени, как и простые смертные. Как всегда суровый по отношению к кардиналу, Таллеман де Рео приписывал задержку первого издания «Словаря» его скупости (воображаемой): «Если бы он предоставил Вожела средства на достойное существование, дабы тот не занимался ничем другим, кроме „Словаря“, „Словарь“ вышел бы еще при его жизни… Он также позабыл о постройке здания для этой бедной Академии», вынужденной собираться у того или иного ее члена.

Начиная с Вольтера и до наших дней, принято восхищаться трезвым и многообразным умом и работоспособностью Ришелье, уделявшего пристальное внимание культуре в момент, когда росла внешняя угроза и ширилось возмущение против налогов. Разве в начале января 1637 года Ришелье не произвел в дворяне приказом Людовика XIII семью Пьера Корнеля? (Возможно, Наполеон пытался подражать великому кардиналу, когда в 1812 году издал в Москве знаменитый декрет, учреждавший «Комеди Франсез».)

На самом деле, кардинал беспрестанно импровизирует, стремясь, чтобы его не опередило то или иное событие. Это не идеология. Он не догматик, он эмпирик. Он практически всегда способен чередовать или смешивать мечты и реальность, фантазии и требования, честолюбивые устремления и компромиссы. Его способ управления своим «протекторатом» — Французской Академией — дает тому многочисленные примеры.

Начиная с проекта по ее основанию в марте 1634 года, Ришелье одобряет амбициозную цель Академии — защиту и прославление французского языка, того, на котором говорил Малерб (и Бальзак), — но не слишком на это надеется. Он не критикует практическую программу дел, скромно предусматривающую составление языкового словаря, издание трактата по риторике, поэзии, публикацию грамматики. Пассивность академиков — задержка словаря, забвение трех остальных проектов — нисколько его не волнует, за исключением шефства над «Поэтикой» некоего доктора Ля Менардьера, вышедшей в 1639 году.