Этот Ля Менардьер, ставший академиком в 1655 году, оставил драгоценное, хотя и запоздалое свидетельство о планах академиков Ришелье, до того дня неизвестных. В 1642 году в Нарбонне, во время Руссильонской кампании, кардинал рассматривал вопросы: 1) о строительстве «здания для Академии»; 2) о пенсиях, как минимум, для части академиков; 3) о создании суперакадемии, «большого коллежа» в Париже, руководителями которого стали бы современные ему академики. Означенный коллеж требовал 100 000 ливров ренты. Он должен был иметь европейское, а в дальнейшем и мировое значение, открытый для ученых, поэтов и образованных людей всех цивилизованных стран.

За невозможностью осуществления этих планов кардинал пытается, с умеренным, но неожиданным успехом, вдохновить Академию воспользоваться своей привилегией: играть роль арбитра и цензора в спорных вопросах, вызванных литературной продукцией, издаваемой во Франции. Результатом этого становится «спор о Сиде», к сожалению, не делающий чести покровителю Французской Академии.

В первые дни 1637 года — спустя два года после того, как министр-кардинал решил, что способен к написанию драматических произведений[112], — в театре «Маре» с успехом проходит новая трагикомедия Корнеля «Сид». Она «покоряет весь Париж», — пишет игравший Сида актер и глава театра «Маре» Мондори Бальзаку 18 января. Успех поистине грандиозен: двор, Париж и народ рассыпаются в похвалах автору. Весь Париж видит Химену глазами Родриго; весь Париж видит Родриго глазами Химены. В лагере противника лишь несколько актеров, не любящих Корнеля, несколько завистливых авторов… а также Его Высокопреосвященство. Бытует бездоказательное мнение, что кардинал, не слишком довольный своими собственными драматическими опусами, ревновал к Корнелю. Но тогда почему он приказал играть «Сида» «два раза у себя во дворце и три раза в Лувре» (Антуан Адам)? Почему позволил смотреть это произведение своей племяннице мадам де Комбале? Почему убедил короля в конце января того же года пожаловать дворянство отцу Корнеля?

На самом деле министр-кардинал в который раз оказался застигнут врасплох, столкнувшись с непредвиденным для него событием. Корнель начинает его раздражать, успех трагикомедии, похоже, сделал поэта излишне тщеславным. Корнель, несмотря на свои талантливые комедии, уважаем в Париже и в доме кардинала — он один из «пяти авторов»; но, кроме того, он кумир Парижа, потрясатель привычек и идей, полученных от Его Высокопреосвященства. Словом, Корнель раздражает Ришелье, а его успех — тем более. Он невзлюбил Корнеля, но уважает «Сида»; в двойном качестве изворотливого политика и утонченного служителя церкви он принимает следующее решение: бережно обращаться с автором и критиковать его произведение.

Три конкурирующих автора, — но без Буаробера, нормандца, как и Корнель, и славного малого, — помогают Ришелье или снабжают его критическими аргументами. Это аббат д’Обиньяк, — который в своей будущей «Практике театра» отдаст безоговорочное первенство «трем единствам» Аристотеля (единство времени, места и действия); Жан де Мере — чья «Сильванира», пасторальная трагикомедия, претендовала в 1630 году на литературное соответствие вышеозначенным «единствам»; наконец, Жорж де Скюдери, любитель фанфаронства и провокаций, стремящийся попасть в Академию и ради этого готовый любой ценой угодить Ришелье. Этот последний позволяет себе лишь участие в диспуте, храня нейтралитет до лучших времен.

Диспут о «Сиде» затягивается на целый год. В своем мелочном памфлете «Автор настоящего испанского „Сида“», Мере до последний точки и запятой изощряется, «демонстрируя», что пьеса Корнеля является всего лишь плагиатом испанских авторов. Корнель отвечает «Оправдательным письмом». Но Скюдери нападает на него в знаменитых «Заметках на тему „Сида“». Опираясь на академические правила от 1635 года, Скюдери обращается к Академии с просьбой, чтобы это знаменитое общество рассудило противников и сделало выбор между многочисленными возражениями, высказанными Скюдери, и аргументами в защиту Пьера Корнеля.

Корнель добровольно отказывается от такого арбитража (невозможного без согласия защищающегося), но после выговора Буаробера, честного посредника, соглашается на академический экзамен и его вердикт. Друзья Конрара потрясены: многие восхищаются «Сидом»; остальные знают, что народ за молодого драматурга; но и те и другие также знают или догадываются, что Его Высокопреосвященство выступил против произведения. На собрании Академии 16 июня без особого энтузиазма приступают к работе аббат де Бурзей, Шаплен и Демаре де Сен-Сорлен при участии множества членов комиссии. Начинается длительная путаница, главным зачинщиком которой является Жан Шаплен.

Шаплен, похоже, не слишком расположен к кардиналу, который ставит на полях постановления пометки, часто собственной рукой, пытаясь добавить в критический текст «несколько букетов цветов». Три поэта — Серизе, Габер де Серизи и Гомбо — занимаются исправлением текста. Серизи обвиняют, что он привнес «слишком много цветов». Совсем не этого желает Ришелье. Чтобы разрешить ситуацию, Жан Сирмон, которому доверяет кардинал, пытается все обобщить; но ему это не слишком удается, поэтому автором окончательной рукописи остается Шаплен. 20 декабря выходит постановление, озаглавленное «Мнение Академии о „Сиде“». Шаплен постарался прийти к соглашению. Корнель обижается. Кардинал доволен игрой в кошки-мышки со слишком амбициозным автором. К тому же начиная с 5 октября аббату Буароберу приказано говорить, что Его Высокопреосвященство желает положить конец спорам.

Диспут о «Сиде» продолжается и в наши дни. Авторы, благоволящие кардиналу, все еще настаивают на его роли посредника (sic!) и на доброжелательности (sic!) Шаплена. Однако вызывает удивление пристрастность будущего автора эпической поэмы «Девственница, или Освобожденная Франция», будущего раздатчика литературных пенсий. Ге де Бальзак проявил себя более трезво и храбро, начиная с лета 1637 года встав на сторону Корнеля.

Господа академики поступили честно, защитив автора «Сида» от обвинения в плагиате. У них также достало мудрости не задерживаться на «трех единствах», — которые к тому же Корнель обещал уважать в будущем, — но они упрямо настаивали на ошибках стиля, подлинных или воображаемых. Особенно они осуждали «Сида» за презрение к соблюдению приличий. То, что Химена — так явно и так быстро — была готова выйти замуж за убийцу своего отца, казалось им верхом неправдоподобия, настоящим преступлением против цивилизации и приличий. На самом деле Корнель любил правду, а Академия противопоставляла ей правдоподобие.

Ришелье хватило ума положить конец этой глупой ссоре. Его «литературная» сторона характера увлекла его на дурной путь, сделала враждебным и изменчивым, озлобленным и рассеянным, и это выходит за грани разумного; достойное сожаления отклонение в жизни человека, преклоняющегося перед разумом.

Умный, образованный Ришелье, — с молчаливого одобрения Людовика XIII взявший на себя роль королевского мецената, — знал, какое место занимала в античности драма (Эсхил, Софокл, Еврипид) и комедия (Аристофан, Плавт, Теренций). Воспитанный в духе набожного гуманизма, он не поддерживал укоренившегося убеждения, что театр — это низменное искусство. Пытаясь всеми средствами завоевать общественное мнение, он понимает, что сцена может иметь огромное влияние. Политическая трагедия, несомненно, стоит столько же, сколько шесть месяцев статей в «Ля Газетт». Покровительствуя авторам, открывая новые театры, он служит одновременно поэзии, королю, государству… и своей собственной репутации.