Впрочем, перечисление всех их мошенничеств здесь — поскольку мы ограничиваемся освещением только одного вопроса о милиции и постоянном войске — завело бы нас слишком далеко, и к тому же это сделано уже в другом месте.

Но как получилось, что юнкера в этом постоянном войске, которое держалось исключительно страшной силой палки, могли увидеть идеал милиции и не быть при этом высмеянными? Как случилось, что генерал Рюхель, юнкер до мозга костей, мог сказать, что «прусская армия представляет самую разумную и прекрасную ланд-милицию»? Объяснение очень простое. Из крестьянского и городского населения были высосаны последние соки для того, чтобы получить средства на организацию постоянного войска; эти средства шли в карманы офицерства, чтобы нанимать и оплачивать солдат. Но они очень часто не уходили дальше этих карманов. Там оставалась добрая половина попадавших в руки офицеров денег вследствие того, что эти доблестные господа насильственно привлекали в армию собственных крепостных крестьян, которые находились в непосредственной зависимости от них; это давало им возможность: 1) сберегать вербовочные деньги и 2) доводить солдатское жалованье до минимума. Такие рекруты должны были только три месяца находиться под знаменами и затем, в течение 20 лет, каждый год призываться на один месяц. При этом на долю юнкеров выпадало еще особое преимущество — эти крепостные, за счет которых они опустошали государственные кассы, отнимались у них на возможно короткий срок.

Так выглядела эта «полумилиция», из которой, по уверению новейших историков, состояло старо-прусское войско. Фактически в характере постоянного войска ничего не изменилось, кроме того, что оно почти наполовину состояло из уроженцев страны. Напротив! Эти рекруты обладали еще некоторым наличием моральной силы, которая беспощадно выколачивалась из них свирепой и бездушной палочной дисциплиной. Это приводило к тому, что коренные жители страны дезертировали гораздо чаще, чем даже иностранцы, мошенники и преступники из всех стран света, которые занимались дезертирством, как профессией, для того чтобы постоянно получать новый задаток. Именно потому прусское войско XVIII столетия и рассматривалось как идеал постоянного войска, что в нем система истребления в солдате всяких следов самостоятельности была разработана до мельчайших подробностей, — та система, которая пережила все испытания и сохранилась до настоящего времени. В своем военном завещании прусский король Фридрих заявил: «Что касается солдата, необходимо, чтобы он боялся своих офицеров больше, чем тех опасностей, навстречу которым он должен идти; иначе вы его никогда не поведете на штурм под истребительным огнем сотен пушек. Добрая воля в таких опасностях не может двигать обыкновенным человеком: это должен делать страх». При таких взглядах было совершенно безразлично, состояло ли прусское войско из местных крестьянских юношей, или из бездомных бродяг, или даже из взятых в плен французов.

Впоследствии, однако, принцип искоренения у солдата всякой моральной силы начал вызывать тяжелые сомнения, если не в массе юнкерских офицеров, то во всяком случае в отдельных светлых головах. Французский генерал Гибер писал уже в 1772 г. в своем сочинении о тактике: «Современная тактика может держаться лишь до тех пор, пока дух европейских конституций остается прежним. Как только в качестве ее противников выступят моральные силы, ей придется идти по пути всевозможных изобретений». Примыкая к нему, прусский офицер Беренгорст писал свои «Рассуждения о военном искусстве, о его прогрессе, его противоречиях и его достижениях» — сочинение, которое из всего, что было написано в XVIII столетии против постоянных армий, произвело наиболее глубокое впечатление на немецких современников. Скорей всего вследствие того, что оно, так сказать, непосредственно исходило из «кухни ведьм»: отец Беренгорста — старый принц Дессау, выдающийся муштровальщик прусского войска, а сам Беренгорст принадлежал к штабу короля Фридриха и в качестве его флигель-адъютанта проделал всю Семилетнюю войну.

В трех томах своего сочинения Беренгорст обрушивается с неистощимым остроумием на «науку убивать по правилам», на ремесло мясника, обесчещивающее человечество. Он говорит о четвероногих воинах — о лошадях, которых, оказывается, не так легко дрессировать, как двуногих, ибо лошадь сопротивляется толчкам и ударам, в то время как рекруты становятся от них более послушными и смышлеными. Он говорит об «обреченных на расстрел», которых одевают в мундиры и сапоги, кормят хлебом и мясом и дают им по 2 су в день, немцам для нюхательного, а французам для курительного табака. Беренгорст утверждает, что разумный государь не нуждается ни в каких наемных бандах, чтобы проводить в жизнь свои спасительные намерения. Одна мысль направить подобные банды против сограждан, отцов, братьев, чтобы уничтожить их при малейшем признаке неповиновения с их стороны, должна была бы приводить его в ужас. Что касается преступных элементов, имеющихся в каждом обществе, то для борьбы с ними было бы достаточно небольшой, но хорошей полиции и т. д.

Как видите, Беренгорст так же мало испытывал недостаток в крепких и острых словах против института постоянных армий, как и представители буржуазного просвещения. Но в одном Беренгорст отличался от них так же, как во Франции военные противники наемного войска — например, Серван, позднейший военный министр республики — отличались от Руссо и Вольтера. При всем своем отвращении к постоянным армиям он не договаривался до необходимости их полного упразднения. Нечто должно было остаться, «какая-то кадровая армия, — как выражался Беренгорст, — в которую в момент войны будут вливаться спешащие под оружие массы. Когда есть мужество, оружие, крепости, продовольствие, деньги и, наконец, полковые кадры, тогда пусть государь, доверяющий народу и имеющий право рассчитывать на ответное доверие, только топнет ногой, и необходимая мобилизация будет осуществлена тысячами притоков из народонаселения отечества». Так рассуждал Беренгорст.

Подобное ограничение милиционного принципа можно найти также у людей, сумевших создать более современные формы военного дела, по сравнению с теми, которые мы встречаем в наемных армиях XVIII столетия. Мы имеем в виду Вашингтона в Америке, Карно во Франции и Шарнгорста в Германии. На это были свои исторические причины.

Именно опыт американской войны за независимость дал для борьбы против постоянных армий и за милицию практическое оружие в руки буржуазного просвещения, оперировавшего до сих пор лишь идеологическими методами. Известно и не нуждается более в доказательствах, что этот опыт вызвал коренной переворот в тогдашней стратегии и тактике. Но решающих аргументов в пользу того взгляда, что милиция при всех условиях стоит выше постоянной армии, этот опыт, однако, не дал.

Воины времен воины за независимость британских колоний в Северной Америке: рядовой 9-го Пенсильванского полка, рядовой Массачусетского батальона полковника Патерсона, сержант 1-го Филадельфийского батальона, Вэлли Форт 1778 г.

Из писем Вашингтона мы знаем, что победоносный полководец американских повстанцев ни в коем случае не стремился к тому, чтобы командовать милицией. Напротив, он стремился стать во главе постоянного войска. Сам он был «заслуженный» офицер, подобно другим своим товарищам по командному составу. Главным муштровальщиком его милиционной армии был старо-прусский офицер Штойбен, который раньше в чине капитана принадлежал к штабу старого Фрица. Не то чтобы эти офицеры не понимали превосходства новой военной системы, вытекавшей из социальных условий жизни американских повстанцев. В начале европейских революционных войн Штойбен говорил одному из своих немецких посетителей, что французские добровольцы ведут точь-в-точь такую же войну, как и американские фермеры, и что, подобно этим последним, они также непобедимы.