Все-таки французы не выиграли ничего, кроме своей прежней позиции, но их потери были по меньшей мере такими же, как потери союзников. Последние предполагали на следующий день возобновить битву; однако военный совет, созванный Витгенштейном, высказался за отступление на том основании, что Наполеон имел гораздо большие резервы, чем союзники, а русская артиллерия ощущала недостаток в снарядах. Отступление произошло под прикрытием конницы и в относительном порядке, но когда, отступая в Силезию, перешли через Эльбу и открыли путь в Берлин, тогда пришлось вспомнить об Австрии, помощь которой стала необходимой. Стало желательным остаться вблизи богемской границы.

Саксония со своей столицей снова попала в руки Наполеона, который тотчас же показал, как надо обходиться с законными правителями. Если союзные монархи потратили 6 недель на переговоры с саксонским королем, не добившись успеха, то Наполеон поставил перед ним условие — решить в течение 6 часов, хочет ли он лишиться трона или же вернуться в свою страну, чтобы отдать себя вместе со всем, что у него есть, в распоряжение французов. Само собой понятно, что этот ясный язык оказал свое действие, и саксонский король снова, как верный вассал, упал к ногам коронованного плебея. Между тем союзные войска ожидали австрийской помощи. Шарнгорст, раненный под Люценом в ногу, отправился в Богемию, чтобы эту помощь ускорить. Но он слишком мало берег себя, — его вначале неопасная рана ухудшилась, и он умер через несколько недель в Праге, не увидев никогда победоносным то войско, которое он создал главным образом благодаря своей удивительной энергии и предусмотрительности. Но если бы он и оставался жить, то он вряд ли скоро дождался бы этого. Союзные войска остались предоставленными самим себе и решили принять оборонительную битву под Бауценом, тем более что русские получили при этом небольшое подкрепление в 10 000 или 12 000 чел., которых Барклай-де-Толли привел из занятого Торна.

Эта битва произошла 20 и 21 мая и была снова проиграна, отчасти вследствие численного превосходства Наполеона, имевшего 150 000 чел. против 90 000 чел., частью же из-за безрассудства царя, который вмешивался в военные распоряжения с тем большей смелостью, чем больше падал вследствие неудачи под Люценом авторитет Витгенштейна. Отступление велось в Силезию, и Барклай-де-Толли, заступивший как главнокомандующий на место Витгенштейна, сам стремился в Польшу, чтобы восстановить русское войско.

Прусские генералы противились этому самым решительным образом, и союз грозил уже распасться, когда 4 июня в Пойшвице было заключено перемирие, временно прекратившее войну.

После своего падения Наполеон называл перемирие в Пойшвице величайшей ошибкой своей жизни, и, действительно, это перемирие дало гораздо больше преимуществ его противникам, чем ему самому. Все же он имел серьезные основания его предложить.

Положение Наполеона было далеко не таким блестящим, как это казалось со стороны. Со своими молодыми рекрутами он победоносно выдержал две большие битвы, но со сравнительно большими потерями, по крайней мере под Бауценом; к тому же он не мог воспользоваться результатом своих побед, так как недостаток кавалерии мешал ему энергично преследовать врага. Во время переходов ряды его войска редели еще больше, чем во время битвы. Это были не ветераны, привыкшие ко всем превратностям войны и сжившиеся с ними, но юноши, которые быстро опускались под влиянием суровых лишений. Внутреннее разложение войска возрастало со дня на день; мародерство, грабежи и дезертирство распространялись все больше и больше, принимая те же размеры, что и в роковом походе на Москву.

Наряду с разложением собственного войска Наполеон не мог не видеть, что ему приходится иметь дело с гораздо более грозным врагом, чем раньше. Солдаты, с которыми он дрался под Бауценом и Люценом, были уже не те прусские солдаты, которых он бил под Йеной. Его нечистая совесть заставляла его особенно бояться народных восстаний в прусских провинциях, которые он так жестоко разграбил. Гениальный наследник Французской революции, не стыдясь себя самого, боролся с «красным призраком» и упрекал своих врагов в том, что они возбудили вокруг него «анархию и революцию», в то время как он никогда не прибегал к этим презренным средствам в борьбе против них. Наряду с этим его тайный страх проявился в той жестокости, с которой он приказал изрубить люцовский добровольческий отряд, где были сосредоточены преимущественно народные элементы войны. Этот отряд был атакован при Кицене, невдалеке от места Люценской битвы; атаковавшие силы французов достигали 4000 чел. и включали в себя два вюртембергских полка, т. е. в 10 раз превышали люцовцев по своей численности. Правда, Люцов сам был не без греха. После заключения перемирия он мог бы отступать еще до 12 июня на правый берег Эльбы. Однако этим поступком Наполеон достиг результата, обратного тому, к которому он стремился: вместо того чтобы нагнать страх, он возбудил ненависть против своего господства.

Дипломатические соображения также заставляли Наполеона желать перемирия. Как раз перед битвой под Бауценом Австрия предложила свое посредничество между воюющими странами, но это посредничество было в высшей степени ненавистно для французского императора. Он горячо искал раньше помощи Австрии, предлагая даже ей после разрыва с Пруссией провинцию Силезию; однако Меттерних сумел трусливо и предусмотрительно, хотя и довольно ловко, отделаться от союза с Францией, в который он вступил весной 1812 г.

Упреки, делавшиеся против тогдашней политики Меттерниха, нельзя считать заслуженными, по крайней мере постольку, поскольку они исходили от прусской стороны. В антипатии к народному движению Меттерних был повинен не менее, чем сам прусский король, но в то время, как прусская дипломатия тратила драгоценное время на решение вопроса, при каком дворе занять положение придворного — при русском или при французском, — Меттерних стремился обеспечить себя как от французского, так и от русского влияния и сумел укрепиться настолько, чтобы занять решающее положение между обоими. Политика Меттерниха была, конечно, своекорыстной, но все же не более своекорыстной, чем политика всех других кабинетов. За нее говорит уже то, что Наполеон считал себя обманутым Меттернихом и готов был скорее вести переговоры с царем, чем с таким посредником, который ничего не сделал и ничего не потерял, но стремился лишь получить высокую плату за свое посредничество. Таким образом, попытка поладить с царем была для Наполеона лишним поводом к заключению перемирия. Ему или могло удаться снова одурачить царя, или же в случае, если царь остался бы верен своим прусским союзникам, он мог использовать перемирие для вооружения, которое способствовало бы победоносному окончанию войны даже и в том случае, если бы Австрия выступила на стороне его врагов.

Однако он ошибся в своих расчетах: царь отклонил всякие сепаратные переговоры, даже не допустил к себе посла Наполеона, который должен был сделать ему очень выгодное предложение. Самого перемирия Наполеон добился лишь под условием, что мирные переговоры будут вестись во время перемирия только через посредство Австрии. Наполеон приступил к новым вооружениям, но на этот раз оказался в гораздо худших условиях, чем Россия и Пруссия, которые могли вооружаться энергичнее, находясь на своих землях или же вблизи от них. Именно этому перемирию обязан прусский ландвер своей организацией; за это же время подошли новые подкрепления из России.

Перемирие должно было продолжаться до 20 июля. Демаркационная линия была проведена так, что у французов оставалась вся Саксония и часть Нижней Силезии до Одера. Полоса земли в 5–7 миль шириной, с Бреславлем, была объявлена нейтральной. Это перемирие встретило горячую оппозицию со стороны прусских генералов; в населении же оно вызвало глубокую подавленность, так как его приняли за предвестие позорного мира. Чтобы ослабить это гнетущее впечатление, Клаузевиц опубликовал небольшую брошюру, где доказывал на основании фактов, что за время перемирия союзники смогут укрепить свои силы более, чем Наполеон.