Однажды, когда ландман Конрад-Абиберг стоял с тремястами людей в Альпийской долине, а потом в Мюнтерской долине, и сыну ландмана Рудольфу Штауффахеру посчастливилось даже украсть с монастырского луга пять коней, ландман Вернер Штауффахер перешел все границы дозволенного и 6 января 1314 г. напал на монастырь во главе трех сотен. Он приказал взломать кладовые и жилые помещения, разрушить алтари, рассеять мощи святых; напившись монастырского вина, воины Швица осквернили храм, разложили и зажгли костры, чтобы сжечь монастырские документы, и взяли в плен девять каноников. Это и был тот единственный подвиг, который совершил, по имеющимся документам, Вернер Штауффахер; тот факт, что после битвы при Моргартене он еще упоминается в качестве швицкого ландмана, делает возможным предположение, что он принимал участие в этой битве, но факт этот не дает ни малейшего намека, ни прямого, ни косвенного, на то, что он выделился при этом чем-нибудь из среды остальных кантонных ландманов.

Все же Дельбрюк «считает», что Вернер Штауффахер выиграл благодаря своему стратегическому гению битву под Моргартеном, хотя при этом его изложение, достаточно деловое, содержит в себе все элементы, чтобы дать понять внимательному читателю всю безудержность такой фантазии. Ну а Даниэль! Он с самого начала огорошивает нас словами: «Герои делают историю и выигрывают битвы». Это утверждение является, конечно, убийственным для тех несчастных, которые живут верой, что история зависит от лунных пятен, а битвы выигрываются морскими змеями, но даже и эти ограниченные люди должны будут признать, что это энергичное утверждение в своей первой части правильно лишь наполовину. Женщины также «делают историю»; царица Екатерина II, например, «делала историю» больше, чем все герои, «создававшие истории» в XVIII веке.

После этого внушительного вступления Даниэль на семи страницах (10–16 страницы в 3-й части) рассказывает о битве под Моргартеном дословно по Дельбрюку, тогда как Дельбрюк, честно указывая на свои источники, рассказывает ее по Бюркли; разница вся в том, что все случившееся при Моргартене Даниэль относит на счет Вернера Штауффахера. Начинает он так: «Ландман Швица, Вернер Штауффахер, обладал достаточным военным опытом и стратегическим смыслом, чтобы не рассчитывать в своем операционном плане исключительно на помощь мертвых камней», и кончает следующим образом: «В Вернере Штауффахере массы получили вождя, который вдохнул в них свой великий дух. То великое дело, на которое увлек ландман из кантона Швиц своих современников, свободе которых угрожала опасность, это дело — неведомое для самих победителей и для всей Европы — создало эпоху в мировой истории». Из перлов, рассыпанных по этому поводу, следует указать лишь на самые выдающиеся, что Вернер Штауффахер являлся «своего рода монархической главой», «сильной, сравнительно независимой властью», благодаря которой только и оказалась возможной победа у Моргартена; вслед за этим приводятся слова Дельбрюка о старогерманском гунно.

Бюркли сделал свое дело. Чтобы уничтожить то зло, которое наносится швейцарской истории «вымышленными героями», он вскрывает истинное происхождение битв под Моргартеном и Земпахом. Буржуазная история признает его выводы и, принимая их, выражает свою благодарность тем, что немедленно выдумывает нового, «воображаемого героя», чтобы уменьшить заслуги швейцарского народа. При этом Даниэль не забывает, что он живет в эпоху пара и электричества. Для создания легенды о Винкельриде потребовалось несколько столетий; легенда о Штауффахере, была сфабрикована в несколько часов из сочинений Бюркли — Дельбрюка.

«Скука», «широковещательность», «бедность мысли», «бессмыслица», «жалкое порождение научно бесплодного узкого партийного духа» — не будь это сказано Даниэлем, кто из нас мог бы придумать что-нибудь подобное? Но Даниэль говорит это по адресу историческо-материалистической литературы в своей резкой рецензии на книгу Кунова. И в этом юмор.

Объяснение легенды о Винкельриде Даниэль снова заимствует у Дельбрюка, последний же берет ее у Бюркли. Но Дельбрюк указывает, что это объяснение является «поистине драгоценным плодом независимого пытливого ума Бюркли», Даниэль же об этом умалчивает. Ни в тексте, ни в списке источников не упоминается имени Бюркли.

Это преступление по отношению к нашему товарищу не находит в себе извинения, но в остальном следует признать, что Даниэль, несмотря на свои идеологические ошибки, довольно хорошо изложил в своих семи книжечках новейшие исследования в области истории военного искусства.

Прощание солдата в 1600 г. Картина работы Теодора де Бри

Фридрих Великий. Гравюра работы И. Ф. Баузе, 1764 г.

Внешняя политика прусского военного государства обусловливалась его жизненными условиями. Оно не могло долго держаться, пока опиралось, не считая нескольких мелких рейнских провинций, на разобщенные друг от друга области — Бранденбург и Восточную Пруссию, из которых последняя к тому же находилась в феодальной зависимости от Польши. Освободиться от этой зависимости, обеспечить независимое положение между Польшей и Швецией, приобрести господство на Балтийском море, т. е. присвоить себе яблоко раздора между обеими державами, создать экономически и политически округленное государство путем приобретения других восточно-эльбских колоний, именно Померании и Силезии, с обладанием которых под владычество Пруссии подпала бы вся область р. Одера, — вот какова была прежде всего внешняя политика прусского военного государства, вытекавшая из сущности этого государства и осуществившаяся в известной степени стихийно. Большая или меньшая «гениальность» отдельных государей играла при этом роль лишь постольку, поскольку они умели более или менее понять неизбежный ход вещей; тем самым — по латинской поговорке — она делала возможным для них добровольно следовать велениям судьбы вместо того, чтобы тащиться за нею против воли.

Мы видели, что еще курфюрст Фридрих-Вильгельм наметил план присоединения Силезии, которое должно было совпасть со смертью последнего Габсбурга. Лично он приобрел только суверенитет над герцогством Прусским, что послужило для его преемника, Фридриха I, основанием для королевского титула. С этой целью во время польско-шведских войн за господство на Балтийском море курфюрст становился то на одну, то на другую сторону с такой небрезгливостью в выборе средств, которая внушала некоторый ужас даже бранденбургским придворным историкам. Впоследствии курфюрсту удалось удержать за собой большую, но бедную гаванями часть Померании; другая же часть Померании с городом Штеттином оставалась в руках шведов. Дважды надеялся курфюрст захватить и эту часть Померании; дважды, — при заключении Вестфальского мира и мира С.-Жерменского, — он должен был, к своей величайшей досаде, от этого отказаться. Уже в 1646 г. он заявил, что не может отказаться и не откажется от Одера, так как это означало бы собой крушение его династии, и он шаг за шагом боролся за устья Одера. Но и противники его не хуже его знали, в чем нуждалось бранденбургско-прусское государство. Как ни бесспорны были наследственные притязания курфюрста на всю Померанию, Франция, Австрия и Швеция противодействовали им в равной мере. Вместо того чтобы предоставить курфюрсту господствующее положение на Балтийском море, они предпочли заткнуть ему рот епископствами Каммин, Гальберштадт, Минден и правом на архиепископство Магдебургское, т. е. таким владением, которое по величине и по культурности далеко превосходило вышеупомянутую часть Померании[24]. Все-таки курфюрст подписал Вестфальский договор с тяжким вздохом, сказав, что он желал бы лучше не уметь писать. Только внуку его, королю Фридриху-Вильгельму I, удалось благодаря крушению шведского короля Карла XII приобрести Штеттин и устье Одера, а также часть верхней Померании.