11. И вспомню я парижский день, голодный труд без оправданья, в непоправимости изгнанья чужой судьбы над жизнью тень… …А ночь, перемогая лень, по листьям легким трепетаньем колдует над воспоминаньем и раскрывается, как сень… И вот я — смертью смерть поправ, стою в сияньи Звезд и Слав, и стали давним сном мытарства, и под миражем бытия я — это Он, Он — это я, и все — Его Святые Царства… «Грани», № 34–35, 1957 г. Повесть о Скифии «Впереди — Исус Христос». А. Блок «Двенадцать» Разбился о жизнь, как лодка на рифе, я — потопаю изнемогая… В памяти, шалый, рокочет бурун, стрелой из раны торчит неизбывная быль… Скифия, моя Скифия, дичь родная — косматый табун, седой ковыль— 1. …Где-то рядом лязг легионов: римская волчица бродит, старея… Среди буков и желтых кленов тихий Дунай — голубая аллея. И над заводью в час обрядовый косу русую чешет Любуша… Взлетают годы и падают, идут столетья, круша и руша… 2. Черный лоди к днепровским плывут порогам, — черные люди ищут рабов и дани — норские вороны, антские лани… Мечей не упустят железные длани, но души меняют сторону и бога, и толпятся одни славяне у Византийского порога… 3. Всем сияют усы самобытного Зевса, золотые усы на серебряном лике, но венчается сестра базилевса с конунгом диким. И удивляются чужие, как занимаются новым блеском мозаики святой Софии, мраморы Артемиды Эфесской. 4. Перуна в Днепре утешают русалки, Златоверхого Киева нет в мире краше… Но клекочут орлы на Калке, Выклевывая очи княжьи… Не сбивают волчьих шапок Бату золотые наши ворота — на Десятинной бурьяны растут, в гридницах лисьего смрад помета… Вихри прах и золу метут в залесскую темноту за гнилые финские болота. 5. И там подымается, расползается, покоряет и покоряется, вечно мает и вечно мается, всем сродни и всему чужая, благочестивая и блудная, не то в адской смоле, не то в ладанах рая, корявая, карежная, трудная, неуемная, хлопотунья и лень непробудная — Скифия, глухая и темная. 6. …Под дружинами Невского крякают льды, Сергий восходит, как тихие зори… И вот уже нет Орды, но ханы остались на наше горе. Хоть Иван и ломает шеи боярам, а холопу все так же ходить по мытарствам. Куда убежишь-то? На дно Светлояра? В Опоньское царство? 7. …С дикого поля — дикая воля: «Сарынь на кичку», Жегулевы горы… Выбегают на стрежень расшивы справные… «Степан Тимофеич! Нет мочи боле!» — Товарищ Разин! Д-ык что ж ето? Скоро ль? — «Души захребетников! Режь! Бей!» ……………………………………… — Эх, погуляли и будя! — Палач распинает на плахе Народного Вора, глядят, как мертвые, молча люди… «Прости, православные!» — — Бог простит, Герой и Злодей! — 8. И снова годов равнодушное шествие. В благочестие, да в нечестие уткнулись, как в душную подушку, — не проходит снаружи ни мрак, ни свет… …За морем телушка — полушка, да перевозу нет… 9. И Божьим произволением в наказание, да в наставление, сбывается Антихристово явление: уставив Красную плахами — инда заплечному тесно — режет головы Царь пьяный, объятый пьяными страхами, режет бороды и кафтаны, и очень ему лестно, что шкипер голландский одобрит его просвещенное рвение: кораблестроение, руды плавление, рейтар учение, чинное и спин дубинное дубление. Дикий, шальной, бесноватый, вешая на прошлое всех собак, он готов Грановитую Палату променять на Роттердамский кабак. Ради переулочной Европы, вводя культуру, как чумную заразу, всему, что в руки дается, рад — велит коллегией именоваться приказу, из преданных без лести холопов учреждает «Высокий Сенат». Всеобъемлющей, словно акулья утроба, душой он такой — то с пилой, то с дудой, академик и плотник, мореплаватель, мастеровой, на все руки заплечный работник, неутомимый палач, Герой!.. Что с того, что кругом только стоны и плач, что живется легко одной сволочи и хамам — коленом на грудь поднажмем, сапогом — и Питер сравняется с Амстердамом!.. Пусть задохнутся в шлее и двужильные кони — догоним и перегоним! И вот мужики тараканами мрут от великодержавной судьбы, но заводы растут, как грибы, но крепятся финские болота телами, как бревнами, но Скиты и Полтаву штыками берет пехота! Путями головоломными строится Империя из Московии обломков… И в новой столице на ассамблее возле девки-царицы он слышит, хмелея, завистью ужален, в пушечном громе и воинском клике голос потомков: Виват Великий Сталин! |
