Орфей Вновь на пороге Рождество. С востока холод неустанный. Опять на грех и торжество покрыли площадь балаганы. Ты видел ярмарку не раз, в нелюбопытстве русской лени идешь, не подымая глаз, средь всех соблазнов и прельщений. И, мимоходом заглянув на Колесо Судьбы шальное, уже готовишься нырнуть в свое привычно бытовое. …Но вдруг антракт на шумной площади: нарочно или невзначай, прервали кукольные лошади галоп манежный в детский рай. И с видом праведных Привратник, хоть в доску пьян, хозяин силится к рукам прибрать забунтовавший балаган… А ты, с надеждой неизлеченной, глядишь, лелея торжество, что, может быть, все искалечено и не поправят ничего, что все они тоску таят, ее весельем прикрывая, что на изнанке бытия написана судьба иная, что нарастает ураган, что жертву мести беспощадной какой-то дикий Великан уже высматривает жадно. Он ищет слуг и палачей, и взгляд его разит и сушит… И тщетно в пестрый мир вещей хотят пустые скрыться души — их ночь проходит — поздно, поздно! В небе звездном на лунном циферблате час приблизил срок исчезновенья для нежити… На этот раз им нет спасенья…. И видишь ты, дух затая, как балаганную тревогу стремительно несет к порогу совсем иного бытия. И шепчешь про себя — «добро»! и осенен тоской безликой, нисходишь в душное метро, как бы Орфей за Эвридикой. Конец Под вальс кружится карусель, стрелки с небрежностью натужной никак не попадают в цель, в которую попасть им нужно. Перед ленивой детворой злой клоун шутит небогато, и стынут черной пустотой глаза у дамы бородатой. А там, где побойчей фонарь, встречает всех улыбкой влажной Рахиль, а, может быть, Агарь, вступившая на путь продажный. И кажется — все решено, все выточено, как стальное — и внукам правнуков дано все то же счастье площадное. Икая звонко в дискантах, низами подвывая чинно, уже в бесчисленных веках, как инвалид на костылях, пойдет, хромая, вальс старинный. И тот же будет ржавый звук, что где-то в глубине органа, средь романтических потуг порой проходит зло и странно. И — даже — вдруг не смолкнет он, но, победив аккордеон, крепчая, заревет трубой финальной над этой бывшей ложью бальной, над этой правдой площадной — его архангельский сигнал не остановит карнавал. И будут выстрелы стучать все в той же вялой перестрелке, и клоун будет подвигать часов рисованные стрелки, и девушка не закричит, не зарыдает, и лев из клетки зарычит, но никого не испугает. И лишь пирожник прям и прост — и нос, как нос, и средний рост — в середке прянишных сердец усердно выведет: КОНЕЦ. Явление
1 «Было четыре белых коня, а теперь сорок четыре лошадиных сил, но вы узнаете меня?» Улыбкой толпу Он спросил… И неудержимо в новый свергаясь век, город огромней Рима сыплет из окон бумажный снег и ревет громче бури, громче пушечного салюта: «Ave caesar! Morituri te salutant!» 2 Эмигранты живут на чемоданах, заседают в Кремле коммунисты, загорелся, как факел смолистый, облитый напалмом вьетнамский солдат… …А в Париже — толпа в ресторане. Чтоб тоску бытия превозмочь, пьют и едят, вифлеемскую празднуя ночь. И ничье не встревожит сознанье, что в поселке почти без названья в избенке негожей на грязной рогоже иной зачинается Век: сосет кулачонки сжатые, пучит глаза голубоватые Новый Сын Божий предсказанный Сверхчеловек. 3 «Посмотри! Посмотри!» И, взглянув за рукой сумасшедшего, сиделка упала в обморок. Она видела: вихря зари с неба сшедшего, взрыв невиданный мир обволок, и, пронзая раскаленные туманы, средь клубами взметнувшихся туч сходил Безымянный, как луч. А под ним распадалось, тлело, трескалось и разрывалось. …И над сиделки бесчувственным телом, подавляя ненужную жалость, с жестом античного поэта сказал сумасшедший: «Конец света!». Призраки День задохнулся, как повешенный, стихает гуд автомобилевый, и в этот час все судьбы смешаны, все вновь живет, чем прежде жили вы. Ну что ж, мечта! Давай, наваливай! Поменьше барахла серийного! Хочу быть веткой попугаевой у Козерога малярийного, или горой пустого острова, где клады многие закладены, и у желтеющего остова угадываешь зубы гадины, или корветом под тайфунами, чтобы — найдя затон атоловый, гавайскими утешен струнами, менять любовь на медь и олово, иль где-нибудь у точки полюса, под шкурами оледенелыми плетеной лыжей шаркать по лесу и в горностаев метить стрелами, или параболой ракетовой стремглав свалившись в бездну лунную, увидеть сны не мира этого, услышать музыку бесструнную! О, романтические призраки! Для вас иной взадох торопится, сигая щукой из реки, в амбаре слов на ритм охотиться, чтобы стихами-клоунадами пленять любителей копеечных, и, разливаясь канареечно, еще при жизни пахнуть ладаном… |
