6 В ущельи метель, туман, Выше метелей — Монблан, Выше гор человечья рука Сталь и камень вкопала в снега. Стучит механизм, вращается свод. Окуляр за планетой идет. Жадные очи вперила Земля В чужие поля. День за днем — Ночь, рассвет — Сигнала огнем Нет. Треск искр — «…Всем…Всем… По-прежнему диск Нем…» 7 Собираются семь стариков. Снова семь односложных слов. Трещит телеграф, хрипит телефон — Город покорен — — таков закон. Лоб разбит — ни на пядь Нельзя отступать. Вдове обеспечен текущий счет, Сначала весь ход работ, В пляске молота бубен сталь — Новой жертвы Земле не жаль — Другая жена просыпается в три, и четыре, и пять И ей скоро мужа на смерть провожать! Новый мистер упрям, как бес, Проверяет прорыв небес. Ищет неверный ход Плохую ступень… Так мысль кует и молот кует. Бьет — кует Звено и звено… Все равно — через день, через год — Победит «Планетарит»! Если живым запретила твердь — Победит через смерть! Пусть Форд, летя в бесконечность, гниет — Он все же летит вперед, И, что бы ни встретил на этом пути, Зерну суждено прорасти. Когда стальной разобьется гроб, В гниющем мозгу будет жить микроб — Он, как семя, земле и воде На еще голубой звезде. Века сотворят из чудес чудеса — Откроются в мир человечьи глаза, Откроется в мир человечья мечта. И вновь повлечет высота! Только жизнь для всего и над всем Всех планет и времен Вифлеем! Все земное когда-то умрет, Не умрет Человеческий Род, Ибо в нем изначала скрыт «Планетарит». 1925 «Воля России». 1925. № 11 СТИХИ 1927–1966 Пролог …«Двух станов не боец, а только гость случайный». Никак, никогда и нигде не старался я вспомнить песню, с которой общеизвестный Ангел нес меня с неба на землю. Быть может, он вовсе не пел, а думал: «Как интересно родиться!» — Быть может, он — это я: дух нерожденный вернулся на небо, а он воплотился ночью осенней в семье священника на Волыни. И стал жить совершенно, как все… И только дикое свойство всегда оставаться самим собой помешало ему преуспеть на планете… Когда-нибудь срок свершится — в день страшный и величавый он с телом разъединится и возвратится в Сиянья и Славы и затоскует, святея, о плоти греховной, делах и затеях, о кроткой, простой, как улыбка, природе, о тихих полях под закатом махровым, о грусти и удали скифской запевки, что в весеннем ярясь хороводе, на пригорке под милым селом Холоневом заводили горячие девки. Матросы В срамном притоне пьяные матросы от смеха плачут, глядя сквозь стекло, как тощий ослик тучной негритянке огромный хрящ вставляет под живот. А юнга видит нимб златоволосый, глаза сирены, сказочную плоть богатой и надменной англичанки, что никогда не смотрит на него. Когда выходят — дымный воздух розов, в заре звезда еще совсем живая, как будто Вечный, небо закрывая, сквозь ставни Рая смотрит на матросов и в чепухе земной благословляет то, что один, быть может, понимает… Павлин Покрыв обноском бывшей зелени холмов осенние бока, день, айсбергом иного времени, плывет, качаясь в облаках. Дождь каплет вяло, неустойчиво. Перестает. Не знает сам. И рыщет смерть вслед гона гончего по переселкам и межам. А заяц, ушки намакушкены, под кочкой, притаясь, лежит, и золотая осень Пушкина его никак не ублажит и не утешит, что с дыханием с востока веющим слегка, в глухой истоме увядания на дно немого ручейка, морозные почуяв лезвия, кровоточат листы осин… …Но вот озябшим мелколесием проходит чуткий господин, и ложь манерная поэзии хвост распускает, как павлин. Маргарита Лакеям снятся — леди и принцессы, во сне девчонок хрыч горбатый видит, тяжелый хам — мещанство ненавидит, а греховодник — не пропустит мессы… Но прямо в цель бьет ум лукавый Беса. Он знает, кто в какой достойной свите, кто служит Астарот, а кто — Киприде, из-за деревьев кто не видит леса… И вот — без отблесков и ада, и эдема здоровье глупости и кротость доброты, а тело крепкое — не мясо для гарема, не тема пресная музейной наготы, в снопах волос — ржаной мужицкий август… …«Она вам нравится, любезный доктор Фауст?» |
