Там, где, как пестрые скалы, высотные здания
к решеткам прибрежным прижали кайму цветников,
а ниже — воды голубое сияние
в оранжевых, серых, лиловых, багровых мазках облаков —
волна за волной подплывает к лежащим на розовом пляже,
и сразу же, изнемогая,
истаивает на теплом песке без следа.
Уже вечереет, но толпы густеют даже.
Спеша освежиться после дневного труда,
с трамплинов герои бросаются лихо,
робкие входят в волну, как в объятья врага,
друг друга с трудом избегая
по всем направленьям снуют челноки —
иные гребут изо всех, иные беспечно и тихо,
насвистывая, напевая, из-под ленивой руки, разглядывая берега.
Среди челноков и пловцов,
средь криков, приветствий и шуточно им угрожающих слов,
к причалу подводят кокетливый катер,
почти что нагие девицы —
загорелые ноги, и руки, и груди,
и лица,
а губы по моде бледны, как заря на усталом закате.
Выходят на берег, красуясь,
взглядам себя предлагая, что редкие фрукты на праздничном блюде —
возьмите любую!
Поспела любая!
И словно не замечая
к ним повернувшихся лиц,
идут, играя
опахалами деланно длинных ресниц.
И несдающийся старый поэт
сочиняет девицам экспромтный привет:
«Как два котенка играет от быстрого хода твоя вознесенная грудь,
будто бы трогая лапкой мое оробевшее сердце.
Пусть ты не глядишь и не улыбаешься — будь!
И одним бытием твоим горькая старость моя обогреется!»
— Браво, старик! — говорит иронический майя
и шепчет лежащему рядом: «Глазки прикрой —
ослепнешь некстати!
Под случай шальной
любая
будет в кровати с тобой,
а то — отпихнет тебя левой ногой!
Ты думал — гетеры эти цветочки?
Нет, милый, — папины дочки!
Все у них есть, а душа скучает —
игра потаскушки порой развлекает…»
А те, кривляясь,
треща, как сороки,
бегут, направляясь
к купальным кабинам.
Старуха-бродяжка, живущая в брошенной лодке,
смотрит на них и глаза — как цепные собаки:
«Ужо вам, красотки!»
Пусть вечер и розов и тих — открыты ей тайные знаки:
все перемерены меры, все сбываются сроки,
все пересчитаны люди и живут уже днем не своим —
не облака прилипают к далеким вершинам,
но дым, дым…
На земле и на небе агония…
О, Посейдония!