6 И — представляете — идёт! В одном лице — отец и сын, Всем исполинам исполин, В одном лице — жених и муж, В одном родстве на весь Союз. Идёт над бездной, Под луной. Четыре ветра за спиной В порыве парусных веков — Походка легче облаков, И ход стремительней луча, А сбоку правого плеча, На удаленье небольшом Звезда полярная с ковшом По ходу вечности на вест Перстом указывает: есть, Есть, есть он, двадцать пятый час! Уже давно фонарь погас На башне Эйфеля, давно Биг-Бен дозорное окно Не поднимал из-за спины И сам давно сошёл с волны… И вот уж, вот — левей, правей — Под своды бронзовых бровей Вплывает мощно берег тот… Солдат честь флагу отдаёт По форме всей и лишь потом Спокойным шагом входит в дом, Опередив на шаг рассвет: «Прошу прощенья, президент, Что рано потревожил вас. Такой уж, извините, час — Час памяти. А кто я есть, Как видите, из бронзы весь, И никаких таких камней Вот здесь, за пазухой моей. Я — чрезвычайней всех послов И с вами говорю со слов Не только наших — ваших всех, Кто под траву ушёл, под снег, Ушёл за всех живущих вас. Я двадцать миллионов раз Там, в полосе военных лет, Убит. А это, президент, Не просто цифра в семь нулей. Представьте в памяти своей — За миллионом миллион — Всех тех, кто был испепелён, Расстрелян иль ушёл ко дну… Представьте всех по одному, Не в общем свете бытия, А как своё в момент бритья Лицо, И где-то за лицом Себя представьте мертвецом Все двадцать миллионов раз. Представьте: землю рвёт фугас. Не чью-то там, а вашу, Здесь, И кровь течёт фронтально, взрезь. Ни чья-то там, ни где-то там, А тут, по этим вот цветам, Течёт и вдоль и поперёк… Представьте: Хьюстон и Нью-Йорк Лежат в руинах, как тогда Лежали наши города, Не два — а сотни городов. Представьте: миллионы вдов, Как муж, Как детям их — отец… И перестаньте ж наконец Перед лицом моей страны Махать во имя Сатаны Ракетно-ядерным крестом… Я не один прошу о том. То — просьба всех корней и губ: Квадрат огня, теперь он — куб, Теперь он больше, чем сама Земля, И больше, чем с ума Сойти — сойти за ту черту, Где бездна ловит пустоту, Где шар земной как не земной, Не шар, а череп под луной, Как с плеч, летит сквозь чёрный ад. То просьба ваших же солдат, Тех, что в Европе полегли От родины своей вдали. Внемлите им как президент. А сон ли это или нет? — Судите сами. Мне пора». 7 Играет в парке детвора. Шумит листвой зелёный вал, А он стоит, как и стоял, Тот славной памяти солдат Из бронзы с головы до пят, В деснице — молния меча, Девчонка та же — у плеча, И небо вечности у глаз. Есть, есть он, двадцать пятый час. УБИЛ ОХОТНИК ЖУРАВЛЯ 1 Как эхо выстрела — в поля, За кругом круг: — Убил охотник журавля! — Разнёсся слух. — Убил!.. Убил!.. — весь небосвод Кричал о том. А как убил, охотник тот Уже потом Всё рассказал. Он говорил Не как всегда, А всё курил, курил, курил, Как ждал суда. В дыму повинные слова — Картуз, пиджак… — Ведь надо ж так, Лексаныч, а? Ведь надо ж так. Убил! За что, не знаю сам, Сорвал с крыла, А он и сердцу и глазам Родней орла И ближе памятью своей. Не прав — поправь. Артист, конечно, соловей, А он, журавль, Трубач! Окликнет с высоты, С макушки дня — И вдруг почудится, что ты Свояк, родня Всему, что есть. И эта грусть Не потому ль, Что ты однажды пал за Русь От стрел, от пуль И вот опять поднялся вдруг К труду, к добру… Ведь вот какая сила, друг, В его «кру-кру». 2 А я ударил по нему. Ведь надо ж так, Себе ж, выходит, самому Первейший враг. Навскид ударил, не с плеча, А так — с руки, Не понарошку, сгоряча — И всё ж таки… И всё ж таки вот где-то тут Болит с тех пор, Как будто сам себя на суд, Под приговор Веду по совести своей Один, Молчком, Веду… А он, зелёный змей, Бочком-бочком, ко мне И так вот на ушко: «Мужчиной будь. Нашёл кого жалеть, Сашко. Заспи, забудь. А коль заклинило — расклинь Тут, у стола — Налей давай и опрокинь. И все дела. А гроши есть — по новой вжарь: Дымись, косей! Ты царь, скажи, или не царь Природы всей? А раз уж царь, тогда являй Себя всего. Ну, снял, ну, срезал журавля, И что с того? Так есть, так было испокон: Я в корень зрю. Закон? А что тебе закон! Тебе! Царю! Счихнуть — и боле ничего. Всем задом сесть… Была б жратва и ряшка — во! А совесть, честь Тебе, царю, зачем, скажи? На кой? На что? Ты лучше встань и закажи Ещё по сто…» И так — ты веришь — день за днём В нутро мне лез, Гноил меня гнилым огнём, Как хворью лес. Чуть оклемаешься: «Пошли, — Опять он тут, — Жена? Да ты её пошли Туда, в закут, Как подобает мужику, Тебе, главе, Пошли, а сам кути, шикуй, Ночуй в траве. А с ночи встал — опять налей. Не всклень, так взрезь…» И вот уж, чую, на нуле И сам я весь, Шагнул в болото — и не всплыл. Завяз на дне. |
