6 В лицо ударило дождём, — И я открыл глаза, опомнясь: Была уже сырая полночь, Шёл туч растрёпанный свинец. И только тут я наконец Пришёл в себя И сердцем понял: Какой же верой я наполнен В то, что они ещё живут, — Докосят клевер и придут. Придут в конце моей строки Всем похоронкам вопреки. ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧАС 1 Есть, есть он, двадцать пятый час, Не в круглых сутках есть, а в нас, Есть в нашей памяти о тех, Кто под траву ушёл, Под снег, Ушёл за свой последний след Туда, где даже тени нет. И всё ж, я уверяю вас, Он в междучасье есть, тот час, Есть в промежутке том, куда — Что сутки! — целые года Вмещаются, как смысл в слова, И где особенно жива, И где особенно одна Земля от высших сфер до дна, Одна с утра и до утра, От общей массы до ядра Мельчайших атомов-частиц, От скорбных до весёлых лиц Одна на миллиарды нас. 2 И вот как раз в тот самый час — Не знаю, явь ли это, сон, — Но с пьедестала сходит он, Тот вечной памяти солдат, Из бронзы с головы до пят, И верность подвигу храня, Девчонку ту, что из огня Он вынес много лет назад, Баюкая, несёт в детсад Сквозь Трептов-парк… И там, В саду, Укладывает спать в ряду Других ребят — о том и речь — А рядом с ней кладёт свой меч, Тот самый, коим искромсал Громаду свастики, а сам Тем часом — всё по форме чтоб — Пилотку уголком на лоб Хотел подправить, да забыл, Пилотку ту осколок сбил Ещё тогда, тогда, тогда… Года — как за грядой гряда. Уж скоро вечность будет, как Сюда пришёл он, в Трептов-парк, Из тех обугленных равнин. В одном лице — отец и сын, В одном лице — жених и муж, В одном родстве на весь Союз. Оплакан всеми и любим, Пришёл и встал, неколебим, На самый высший в мире пост Лицом и подвигом — до звёзд. 3 И вдруг… В горах ли что стряслось. Земная отклонилась ось, Подвижку сделал континент? А может, просто в тот момент Он сам — что тоже может быть — Такой телесной жаждой жить Проникся с головы до ног. Что, хоть и бронзовый, не мог Он не пойти домой к себе, Чтоб там размяться на косьбе, Чтоб там во сне, как наяву, Обнять жену свою — вдову, Детей, внучат своих обнять, А если мать жива, И мать Обнять И далее идти, Чтоб службу памяти нести, Везде — мосты ли, не мосты — Узнать: На месте ли посты, — И каково стоится им, Друзьям-товарищам своим, В граните, В бронзе, Здесь и там, По деревням, по городам?.. И не забыть зайти притом И в дальний тот, и в ближний дом, Зайти на боль от старых ран И — с ветераном ветеран — Побыть, Горюючи, любя. И взять отчасти на себя, На свой на бронзовый магнит, Ту боль, что столько лет болит, Взять, как берёт громоотвод. 4 Что ж, и такой вот поворот Возможен здесь. Но в этот раз Он от берлинских новых штрасс, Стараясь больше по прямой, Не на восток идёт, домой, А на заход — в ту сторону, Откуда ох как он в войну, На том пожаре мировом, Подмоги ждал в сорок втором. Ждал: «Да когда ж он, второй фронт?!» Ждал год, Ждал два, Ждал третий год. А если кровью мерить — век. Зато когда второй Дюнкерк Назрел в Арденнах, он не ждал И миру мир принёс не в дар, А в память, чтоб его сберечь. Об этом, собственно, и речь. И в этом смысл всего того, Что так встревожило его Теперь. И он к Па-де-Кале Идёт не как скала к скале, А к человеку человек. Всё тем же курсом — на Дюнкерк, Всё с тем же чувством, как тогда… Года — как за грядой гряда, Шаги — как за волной волна. Поводырём ему луна И голос всех отважных, тех, Кто под траву ушёл, под снег Там, на второй передовой. 5 И вот уж голос их травой Восходит у его сапог: «Спасибо, что тогда помог И что пришёл сюда сейчас. Остановись, послушай нас, У наших надмогильных плит. Не всем же бронза и гранит, Не всем же память во весь рост, Лицом на зюйд, на вест, на ост. Не всем, поскольку знаем: всем В пределах наших двух систем Не хватит камня и литья, Чтоб нас поднять из забытья, А хватит — тесно будет им От нас, загубленных — живым, Так много здесь погибших нас, Парней, шагнувших за Ла-Манш, Но трижды больше ваших Там — По всем дорогам на Потсдам. Да что там трижды — во сто крат. Спасибо вам за Сталинград, За Курск, за Днепр, За встречный тот Удар с привисленских высот. Когда б не вы — нам всем — каюк! Вот почему ты вправе, друг, Стоять, как ты сейчас стоишь, Чтоб Лондон видел и Париж, Чтоб запад знал И знал восток, Какой ты памятью высок, И что тебе ещё расти. Пусть будет так. Но ты учти, Нам тоже не одни холмы. Мы — прах не просто, Почва — мы. Ты — у вершин, Мы — у корней. Тебе — видней, А нам — больней И тяжелей день ото дня. Кто там сказал: „В тени огня“. Кто там сказал: „В тени ракет“. Да будь он трижды президент, Безумец он. Иди к нему И подскажи его уму: В такой тени, В огне таком, Чуть что, всё небо кувырком, И вся Земля, как головня. В предчувствии того огня Болят все кладбища — скажи — Окопы все и рубежи, Болят на весь двадцатый век, Как перед бурей у калек Болят обрубки ног и рук… Нельзя, скажи, на третий круг, За крайний край, за Рубикон Нельзя! И это — как закон, Как просьба всех корней и губ. Квадрат огня, теперь он — куб, Теперь он больше, чем сама Земля, И больше, чем с ума Сойти — сойти за ту черту, Где бездна ловит пустоту, Где шар земной — как не земной, Не шар — а череп под луной. Летит — безбров, безглаз, безнос. И — не червя… Такой прогноз Прими как SOS, как наш набат, Опереди крылатый ад И упреди как наш посол. А явь ли это или сон? — Не так уж важно. Важен мир, Как первый твой ориентир, Держись его по ходу звёзд. Тебе опорой — лунный мост С материка на материк, Иди давай, иди, старик, И твёрдо знай: не подведёт…» |
