Соседство розы с серебром:

В кофейнике двоятся листья

И облака. А дальний гром

Нахмурил брови, как завистник.

И если громовой удар

На стекла ринется ознобом,

И яблок золотой загар

Поблекнет в пасмурной столовой,

И зазвенит в шкафу хрусталь,

И мы оглянемся в тревоге,

А дождь в саду пойдет свистать

В сырых кустах, ломая ноги,

Дом встанет прочно, как ковчег,

И круглый стол, и эта скатерть

При каждом громовом раскате

Ответят в ласковом ключе.

В семейном блеске серебра

И в бархатном покое розы

Треск гальванической угрозы

Померкнет, схлынув со двора.

Все окна настежь. Над столом

Скользят смеющиеся тени,

А роза рдеющим челом

Глядит в серебряный кофейник.

Там, где лестницы рвутся на волю,

Забывая калитку закрыть,

Где дупло, как окно слуховое

Ловит ухом веселую прыть

Шустрых птиц, озабоченных стройкой

Без бетона и без чертежа,

Где от тополя пахнет настойкой

И ольха прозябает дрожа,

Где входя сквозь проломы забора,

Застревая в пролете окна

Черной тушью по синему город

Властно пишет свои письмена,

Где душистой и остренькой стрелкой

Раскрывается почка дыша —

Там скользит серебристою белкой,

Растекаясь по древу душа.

И не было ни окон, ни исходов.

Железной гарью пахли пустыри,

И небо жгло, и горлу снился отдых,

И череп стал расплавленным внутри.

Потом он стал скафандром водолаза,

Он расширялся в целый шар земной.

В мозг врезались, чернея, ветки вяза

Через стекло. И ветки стали мной.

Уже во мне кипел прилив деревьев,

Уже во мне клубились облака,

У серых птиц нахохливались перья,

Морской болезнью маялась тоска.

Сияющий зеленоватый вал

Меня накрыл и я утратил память,

Я стал водой, стал солью, стал досками,

Я волнами по ветру кочевал.

Я плыл в хрустальном солнечном раздолье,

Но боль вошла, томительно сверля,

И я узнал по этой тусклой боли,

Что воротилось время и земля.

Сзади стена огромного роста,

Спереди город рябит, как во сне.

Триумфальная арка открыта в звезды,

И мелом намазан на статуях снег.

Где мы? В Нью-Йорке? Но смыты преграды:

Мы вдвинуты в рамки иного пласта;

Сквозь прорезь чугунных оград Петрограда

Льдины ныряют в пролеты моста.

Век девятнадцатый в вечность канул,

Но луч от него на будни упал.

Свеченье эпохи поймал Тынянов

Системой оптических зеркал.

Почерк его пером без помарок

На петроградском снегу нанесен,

И я узнаю себя в мемуарах,

Я ставлю их, как спектакль режиссер.

Меня окружают знакомые лица,

Они сквозь печать потянулись ко мне,

А я оторвался на миг от страницы

И в стеклах увидел арку и снег.

И вдруг поминаю, что времен нету,

Что все календарные даты — зря:

Только в мозгу полет силуэтов

Проекционного фонаря.

Я знаю, возможны любые сдвиги,

Места, и времени, и бытия.

Сам я могу раствориться в книге,

В странице могу исчезнуть я.

Как омут глядит триумфальная арка,

Льдины исчезли в ее пустоте,

Тынянов в снегу потухает огарком,

И блекнут ученые руны статей.

Легкий ветер гулял по лицу опрокинутой фрашки,

Батареи бессмыслиц горохом стреляли в уме,

Металлический лебедь вплывал в отвороты рубашки,

И гвоздил носорог, раздвигая тростник буриме.

Колесила игла по следам бакалавров и бедствий,

Крокодил забывал погасить телефонный звонок,

Поражали причины фатальным отсутствием следствий,

И большие озера стояли неделю без ног.

Никакая рука никогда не видала сомнений,

Между прочим, Аякс заходил каждый вечер за мной,

Ярославский вокзал на морозе остался в Тюмени,

И казалось, квирит полоскал города белизной.

Слушай, красный урюк, рубиконовы рыжие вздохи,

Поднимайте, мустанги, свои золотые века!

Логофетовы звери, по-моему, очень неплохи,

Луговая крапива корвету ломает бока.

Что ж, пускай начинают, пока не забыта сноровка —

Для одних — канделябр, для других — Афонасий Ильин,

Только, чур, ни гу-гу, и пускай забывает веревка

Про Кассандровы солнца и ложную ласку долин.

Я не помню козлов! Если хочешь, проведай тунгуса,

Если хочешь — лицо обрати к перекличке ветрил,

Пусть смеется Мандрил, и улыбка китового уса

Пусть не знает пощады, когда ее рак обострил.

Чересчур горячо?! А бывает, что льды горячее.

Обкорнали костры, а теперь — бунтовать из-за пчел?!

Я шутить не люблю. Голубую стрекозку Кащея

Я от самых бровей до последнего вздоха учел.

Не сдавай цитадель. Открывай кулебяку раструбом!

Ассеманьев закон не забудет веселых локтей,

Лошадиный пробег Теберде не покажется грубым,

Белолобый Брабант передернет клыки плоскостей.