«Бесхитростней песен народных…» Бесхитростней песен народных, яснее, чем детские сны, и глубже течений подводных… Чудеснее чуда весны в цветенье коротком, повторном – любовь в добровольном, покорном, пусть горьком своем отрешении… Но жить, как в порочном кругу отчаянья и утешения, не зная, где правда, где ложь – я больше давно не могу. Ты память мою не тревожь – я верность тебе берегу. А письма моя уничтожь и ландыши первого мая, забытые в книге твоей… Страстней, чем молитва немая, любовь моя, все принимая, тоскует по келье своей. «Холодные, длинные майские дни…» Грусть мира поручена стихам… Г. Адамович Холодные, длинные майские дни. Зеленое золото солнца сквозь тучи… И эта навязчивость слов и созвучий — мы с ними навеки одни. Язык наш — недавно великий, могучий — тяжелый и светлый язык песнопенья порою звучит, как мещанский жаргон. И только с тоской вырывается стон у тех, кто привык в нем искать вдохновенье. Откуда же взять нам такое смиренье, в котором бы не было больно и тесно еще не отжившим сердцам? Мы все уцелели случайно, чудесно… Грусть мира зачем-то поручена нам — и этому нет объясненья. «По линии меридиана…» По линии меридиана, при входе в Люксембургский сад скамейка у ствола каштана. Здесь столько лет тому назад… Так начинаются сказанья, так зарождаются стихи… Так – искупив свои грехи – мы не меняемся ни в чем. Ты слушаешь мое признанье и вспоминаешь о своем. «По улице вдоль Люксембургского сада…» По улице вдоль Люксембургского сада мы долго бродили, встречая рассвет. Казалась прозрачной и хрупкой ограда. Казалось, что большего счастья не надо – казалось, что горя возвышенней нет. Все те же упреки, такие же просьбы – кого и чему научила любовь? Едва ли придется, но если пришлось бы, удел незавидный я выберу вновь, предпочитая удаче любой надежду на встречу – и гибель – с тобой. 1945 Для нас Свобода – свет и облака на переменчивом парижском небе, и в отрешенности знакомая тоска о деле общем, о насущном хлебе. Свобода. Елисейские поля. На майском солнце распустились флаги… Но сердце – как осенняя земля, уже не впитывающая влаги, и слезы льются сами, поневоле… Идут войска в победном ореоле. Все движется, сверкает и стучит огромной цепью стали и железа… А в воздухе по-новому звучит, свободой и прощаньем Марсельеза. Для нас, затерянных в толпе густой героев фронта, тыла и изгнанья, для нас Свобода — людный мир пустой и одинокий подвиг созерцанья. ИЮНЬ «Это было в памятном июне…» Это было в памятном июне в девятьсот сороковом году. Светлой ночью – было полнолунье – поезд обстреляли на ходу. Раздавались возгласы и стоны в словно обновленной тишине, и лежали мертвые вагоны, как тела убитых, на спине. С легким треском рассыпались пули, мирно, как кузнечики в траве. Страх совсем исчез – не потому ли, что в опустошенной голове промелькнула мысль, как предсказанье: сразу умереть не всем дано, мне с тобою суждено свиданье, долгое терпенье суждено… Это было страшной ночью, летом. Путь был залит ярким лунным светом. Люди, лошади, орудья притаились на пригорке в маленьком лесу… Жизнь проходит. Предсказанья сбылись. Я воспоминание об этом бережно до гроба донесу. «Благодарю тебя. Случайный твой ответ…» Благодарю тебя. Случайный твой ответ мне кажется незаменимо нужным. Пусть он правдив, как смерть, неумолим, как свет над горизонтом дальним, летним, южным – в нем сила нерастраченной мечты. Благодарю за то, о чем не помнишь ты: прощанье в полном мраке города пустого, сирены с моря, как призыв к мольбе… Я не люблю тебя, как любишь ты другого, но постоянно помню о тебе, кого бы ни случалось мне любить. Благодарю за то, что мне дано хранить воспоминание о вере в совершенство… И, может быть, за то, что так благодарить такое униженье и блаженство. «Нет, не люби меня. Здесь говорит со мною…» Нет, не люби меня. Здесь говорит со мною преображенный юною луною знакомый берег юга. Я слушаю его как опытного друга. И не жалей меня – все очищает пламя. Горит Европа с четырех концов. А там, в морском тумане бьется знамя над крепостью британских островов. И не пиши мне. Я не жду ответа. Со мной навеки – мир или война – вся нелюбовь твоя… Она сильнее света, светлее грусти, и грустнее сна. |
