АПРЕЛЬ «Раннее солнце за красною шторой…» Раннее солнце за красною шторой. Солнечный луч проникает в окно в противоречии с жизнью, в которой холодно, тесно, темно. В противоречии с ним – неизбежность гибели близкой, разлуки, конца… В противоречии – страстная нежность с жалостью острой при виде родного немолодого лица. Так разойтись, без единого слова… Этого я не пойму никогда. Мы и заметить, любя, не успели, как между нами возникла вражда. Чистое, яркое утро в апреле… Где это было? Когда? «Я помню: в церкви ты казалась мне…»
Н.К. Я помню: в церкви ты казалась мне прекрасней и моложе всех невест, сияющей любовью неподдельной… Потом я помню звуки колыбельной, на выбеленной известью стене тень от оконной рамы, словно крест, и тень, склоненную над люлькой самодельной… Лиловый вереск в комнате и поле и запах бедности и чистоты… А ты, такая радостная, ты – покорная, прямая в трудной доле. Все то, в чем ты меня не обманула, оставшись преданной мечтам своим, все, что так щедро ты дала другим, я бы хотела, чтобы жизнь вернула голубоглазым дочерям твоим. «Мне в настоящем ничего не жаль…» Мне в настоящем ничего не жаль, а прошлое останется со мной навеки за кладбищенской стеной. О будущем теперь моя печаль. Ты обо мне не станешь вспоминать и не захочешь ничего вернуть. Не оглянувшись, будешь продолжать холодным солнцем освещенный путь. И будут так же, только без меня, петь на заре невидимые птицы. Ты будешь стариться день ото дня… И будет, раздражая и маня, цвести сирень в предместиях столицы. «Кто же из нас не писал завещания…» Кто же из нас не писал завещания (несколько слов в назиданье другим), кто не обдумывал сцены прощания с жизнью немилою… с ней – или с ним? Все оказалось гораздо банальнее, не романтический выдался век. Не отправляется в плаванье дальнее, не умирает легко человек. Годы идут, забываем войну. Старость подходит, а хочется жить – пусть безнадежно, но только любить… Или уехать в чужую страну, слышать вокруг незнакомый язык. Счастье, удача – всегда впереди, к переселению – кто не привык… Но почему замирает в груди сердце? Как будто бы ночью пасхальной в церкви холодный подул ветерок… Дрогнул и вспышкою вспыхнул прощальной тонкой свечи огонек. «Для большинства уже давно…» Для большинства уже давно Россия – одноцветное пятно на пестрой карте двух материков. Язык, который можно изучать в числе второстепенных языков. И песни (милые – их пела мать). Для некоторых в слове этом Мечта нетленная, как первая любовь (в деревне, тем последним летом до первой мировой войны и революции). Своя, чужая кровь – и, может быть, сознание вины. Для нас Россия: сумрак, детство, как сказка, жуткое, тревожное, как звон колоколов невидимых церквей… Растраченное дедово наследство, необъяснимый вещий сон. И все-таки… всей сущностью своей нам так близка судьба ее поэта – трагическая, как она сама, как смысл молитвы, как слова завета или проклятия… Как не сойти с ума? «Эта Пасха почти настоящей была…» Эта Пасха почти настоящей была. Как бывает у добрых людей, дети красили яйца. За несколько дней золотые пеклись куличи… И доверчиво таял весь мир от тепла желтым воском пасхальной свечи. И казалось, что купол церковный высок, что понятны слова литургии. И хотелось так верить, как верят другие… Если правда, что путь наш, как вечность, далек, то разлука, как жизнь, коротка… А тоска по тебе – как живой стебелек облетевшего за ночь цветка. МАЙ «Еще как будто не стемнело…» Еще как будто не стемнело, но неба цвет уже не тот. Лицо приподнято несмело, полуоткрыт по-детски рот. Деревья городского сада синеют легкою листвой… Не в этой встрече ли награда за романтизм печальный твой? В заботе о чужой весне неопытной, нетерпеливой… Ждать, чтобы высоко в окне зажегся свет. Брести потом походкою неторопливой, с газетой, свернутым зонтом, под майским шелковым дождем. |
