«Эти слова относились ко мне…» Эти слова относились ко мне, может быть, даже к тебе относились. Мысли – и кажется чувства – двоились, небо светлело в широком окне… И говорила о нашей судьбе шепотом быстрым цыганка, гадая. Что она знает? Совсем молодая, в огненном платье, с наивным лицом… Хлопоты, деньги, дороги, разлуки. Бубны. Казенный (к чему это) дом. Черная дама – как сердце забилось… Карты тасуют красивые руки. Счастье? Мелькнуло в колоде и скрылось под злополучным тузом. Эти слова и ко мне относились, может быть, не до конца, не вполне… Эти слова относились к тебе. Мы не заметили и покорились каждый своей одинокой судьбе. МАРТ
«Неясным полон обещаньем…» Неясным полон обещаньем густой и белый воздух марта. Не поздно ли? Жизнь пролетела между сближеньем и прощаньем. А было дело. Много дела в стране Паскаля и Декарта. В стране горячих начинаний и совершенного ума, где на померкшем камне зданий неизгладимые годами для всех заветные слова: Свобода, Равенство и Братство. Такое сложное богатство так щедро было нам дано. А мы по-своему живем, живем с закрытыми глазами, не видя скромной красоты. И по-сектантски бережем неисполнимые мечты – о чем?.. «Те, которых не осудят…» Те, которых не осудят, но кто долго ждут суда. Те, кого под утро будят мартовские холода. Те, кто убивает время – – за минутами года – оттого что не хватает краткой жизни на земле. Те, кто сеют правды семя, привыкая жить во зле. Кто взаимности не знает и, прощая все измены, грустно любит – за двоих. Кто не помнит перемены и годами видит то же небо, левый берег Сены… Те, кто кажется моложе современников своих, но которых в белом зале ждет за ширмою кровать… Те, которым на вокзале стыдно счастья пожелать. «Вечером весенним и морозным…» Вечером весенним и морозным почему-то призрачным и грозным показался Северный вокзал. Каждый на прощание сказал то, что полагается сказать, что исчезнет с дымом паровозным. Возникали в памяти опять все полузабытые приметы. Страшными казались все предметы в мутном свете пестрых фонарей. И хотелось всем, чтобы скорей наступил конец… Что-то дрогнуло в другом конце перрона. Легкий треск закрывшихся дверей, и в тумане из окон вагона пятна лиц, платков, улыбок, рук… Поезд тронулся лениво, еле-еле, под знакомый монотонный стук. И казалось, что в железном теле бьется сердце всех земных разлук, всех переселений, всех изгнаний, всех отъездов – навсегда, на срок. Оборвав взволнованный поток просьб, невыполнимых обещаний резко, близко прозвучал свисток. Вот оно: конец. «Я жду тебя – я чуда жду…» Я жду тебя – я чуда жду. Я, словно обновляясь в боли, живу в отчетливом бреду, где много памяти и воли. Где столько вечеров свободных и суеты в дневных делах… В итоге всех тревог бесплодных все тот же нестерпимый страх разлуки новой, возвращенья – вся мука близости непрочной. Как верен горю человек, как страстно ищет воплощенья любовь поэтов и калек… Но платонически-порочной она останется навек. «На кладбище уже почти весна…» Памяти Д. Л. Гликберга На кладбище уже почти весна, а на земле у вырытой могилы лежат венки из жарких зимних роз, и странная – как ночью – тишина. Мы, отзываясь на чужое горе, хороним мир отцов, родной и милый, доверчиво не сдерживая слез. О чем же было волноваться, споря, к чему стремиться столько долгих лет, когда так ясно: смысла жизни нет, как нету смысла воздуха и моря. Есть времени законное теченье. Есть смерть-разлука. Замкнутость могил. И есть непостижимость воскресенья даже для тех, кто верит, и любил. «Что в том, что мне бывало тяжело…»
Что в том, что мне бывало тяжело всю жизнь любить и ждать всю жизнь признанья… Пусть счастья не было – но счастье быть могло. И мне довольно этого сознанья, чтоб дальше жить, твердить как наизусть Слова любые… повторять движенья… ждать и бояться, что подступит к сердцу грусть соленою волною вдохновенья. Тогда меня преследуют (подряд слагаясь сами, строки за строкою) стихи, похожие на изумруд, на яд, на зелень, отраженную рекою… На твой лучистый и мертвящий взгляд. |
