В языках и верованиях современных народов Северного Кавказа также можно обнаружить реликты византийского православия, правда, подчас в сильно искаженном виде. Например, адыги еще в XIX в. почитали Мерэм–Тхашхуо–Янь «Марию, мать великого бога», причем ее праздник (называвшийся Тхагрепх, «Господня дева») приходился на конец авгу. ста, т. е. восходил к Успению. Она же считалась покровительницей пчел под именем Мерисса — что очень похоже на греческое μέλισσα ‘пчела[845]. А ведь в православной народной мифологии Богородица как раз и связывалась с культом пчел[846]. Если фольклорные представления такого рода были принесены византийцами, то это — уникальное свидетельство «неофициальной» миссии, шедшей бок о бок с официальной. «Память о греко–византийцах сохранилась у адыгов еще в 19 в… — пишет один исследователь. — Существовали предания о пребывании среди адыгов греков«урыма“, принесших им христианство»[847]. К сожалению, он не дает ни одной ссылки и ни одной цитаты.

Гораздо больше греческих заимствований у осетин. Осетинский бог Апсати произошел от св. Евстафия[848]. В языческом пантеоне осетин присутствуют Вак–Герги (св. Георгий), Вак–Илла (св. Илья), Дон–Беттир (св. Петр). Связи между этими персонажами устанавливались подчас по отдаленной аналогии: так, если апостол Петр был рыбаком, то его осетинский аналог — это бог воды[849]. Название летнего месяца «амистол» (ср. балкарское «абэстол») явно восходит к слову «апостол», видимо, из‑за того, что на 29 июня падал праздник Петра и Павла. Обрядовый траурный пост, соблюдаемый женщинами, назывался «бариски» от παρασκευή «параскевы», а праздник осеннего перегона скота — «икина» — от греческого εγκαίνια (‘освящение храма’). Возможно, что бог домашнего очага Сафа появился из Саввы Освященного, также популярного на Ближнем Востоке[850]. Казалось бы, приведенных примеров достаточно, чтобы утверждать, что византийские верования, пусть и в «одичавшем» виде, глубоко закрепились в народном сознании варваров.

Однако все не так просто. Большинство православных имен и терминов вполне могли прийти на Северный Кавказ не прямо из Византии. Черкесское «бэрэскэжъий» ‘среда’, происходит не непосредственно из греческого παρασκευή, а прошло через грузинское посредство[851], а черкесское «чылисэ» ‘церковь’, как и абазинское «кьлисы» и убыхское «килисе», хоть и восходят к греческому термину, но заимствованы через турецкое посредство[852]. Слово «къалам» ‘перо’, изначально, конечно, греческое, проникло в кабардинский язык через грузино–арабско–турецкое посредство[853]. Что же касается таких слов, как кабардинские обозначения для Евангелия «Иинджил» и Библии «Теурат», то они вообще взяты из арабского языка[854]. Отмечавшийся осетинами в третье воскресенье июля праздник «Атюнаэг» несомненно вырос из памяти св. Афиногена, епископа Севастийского, поминавшегося 17 июля, но пришел он из Армении[855].

О том, что опосредование греческой религиозной лексики в высшей степени вероятно, свидетельствуют другие христианские вкрапления в северокавказские языки, носящие уже ярко выраженный грузинский характер: бог оспы Алары из грузинского Алаверды; слово «джвар» (крест) из грузинского слова для языческих божеств и их капищ; осенний праздник Гиоргуба из грузинского Гиогргоба и т. д. Такие ключевые для истории христианства слова абхазо–адыгских языков, как обозначения для колокола, храма, свечи, кадила, монаха дьякона, епископа, культового хлеба, пасхи, причастия, рождества, крещения, водосвятия, Великого четверга, азбуки все являются картвельскими заимствованиями[856]. В свете всего сказанного вряд ли можно согласиться с утверждением, будто «пережитки христианства… носят отчетливый отпечаток византийского влияния»[857] и что «если сравнить византийское культурное воздействие с грузинским, то следует признать, что влияние греков… было более длительным и глубоким»[858]. Скорее можно говорить о том, что наибольший след в северокавказских языках и верованиях оставили армянское, грузинское[859] и даже сирийское[860] христианство. Следы греческого влияния имеются, но не очень заметные[861].

Что касается Центрального Кавказа, то здесь никакого византийского влияния уже точно не ощущается. Утверждения типа: «Византию считаем центром, откуда в средневековье (предположительно до 9—10 вв.) проникало христианство к горцам… Центрального Кавказа»[862] основаны на чистой спекуляции[863].

Таким образом, на основании имеющихся скудных данных трудно судить о том, насколько активно в XI‑XII вв. византийцы участвовали в христианизации широких масс аланского населения. О том, к каким результатам привела их политика, мы поговорим ниже.

В XII в. Константинопольский патриархат охватывал обширную территорию, в том числе и варварские страны. В 40–х гг. византийский канонист Нил Доксопатор, подвизавшийся монахом на Сицилии, составил по заказу норманского короля трактат, в котором с гордостью заявлял, что патриарх распростирает свою юрисдикцию «до Херсона, и Хазарии, и Готии, и Халдии, и Авасгии, и Ивирии, и Алании… и от патриарха Константинопольского поставляется митрополит в Великую Росию»[864]. Даже если под Хазарией подразумевалась область Крыма (см. с. 183), то все равно картина была впечатляющая. Расчленение Империи крестоносцами[865] подорвало и роль патриарха в глазах варваров.

Однако катастрофа 1204 г. не означала прекращения византийского миссионерства — просто теперь греческим про. поведникам приходилось считаться как с отсутствием поди» тической поддержки со стороны имперской власти, так и с утратой религиозной монополии. Из недовольного письма папы Григория IX венгерскому королю от ноября 1234 г. мы узнаём следующее: «В Куманском епископстве живут некоторые племена, зовущиеся валахами, которые, хотя и именуются христианами, под [покровом] единой веры практикуют разнообразные ритуалы и обычаи… Они принимают всеобщие церковные таинства не от нашего достопочтенного брата епископа Куманского, а от каких‑то лже–епископов, держащихся греческого обряда (a quibusdam pseudoepiscopis Graecorum ritum habentibus)»[866]. Впрочем, были ли эти «лже–епископы» собственно греками, мы не знаем.

Из ромейских государств, образовавшихся на византийских землях после 1204 г., свою миссионерскую работу вел, вопервых, Эпирский деспотат. Митрополит Навпактский Иоанн Апокавк в похвале эпирскому деспоту Феодору ок. 1215 г. пишет: «Завоевав западные области… ты вернул их к прежнему христианскому образу жизни и состоянию, очистил бесчисленные множества латинян и скифов, многие епископии и святые обители освободив от латинской и скифской нечести»[867]. В энкомии эпирскому правителю Иоанну Дуке, составленном в 1250—1254 гг., Феодор Дука заявляет: «Ты даешь одним [варварам] божественную купель, словно второй, новый и носящий другое имя вестник благодати, новый Павел, уста Христовы, а других отрываешь от персидского поклонения огню и очищаешь от мерзкой грязи божественным духовным огнем»[868]. Речь идет об обращении каких‑то куманов. О том же эпизоде вспоминает, уже в эпитафии тому же Иоанну Дуке, Георгий дкрополит: «В чем великое чудо, сотворенное Ноем? Не в спасении ли ковчега от всемирного потопа? А разве его [Иоаннов] ковчег — вся ромейская земля — не больше и не славнее? Она спасена от вселенского, все увлекающего за собой прилива, она во множестве вызволила из бед чистых животных и благородных своих детей. Но мало этого — она присоединила к чистым еще и толпы нечистых, вытащив их из плотского потопления, а важнее того — спасши от [потопления] духовного. Разве не видите вы неисчислимое множество скифов? Иоанн освободил их от неотвратимой угрозы со стороны врагов и очистил в купели крещения от душевной скверны. И теперь они, являвшиеся раньше волками, суть овцы Христовы, предводимые первым пастухом и архипастырем Христом на место, полное травы и спасения. [Стали они] псами, которые во время передвижений лают, защищая господское наследие и даже малую его часть. Разве это не достойно [называться] чудом? Разве не похоже на те Моисеевы знамения и дивеса, коими прославляется Бог?»[869].