Греческое слово ‘варвар’ — звукоподражание. Изначально оно описывало человека, разговаривающего на непонятном наречии, то есть несущего «тарабарщину». Так эллины именовали всех, кто не понимал их языка. Слово восходит еще к Гомеру (Homeri Ilias, 2, 867). Хотя на самых первых порах оно и не предполагало оценочного значения, таковое не заставило себя ждать: уже Фалес в VII в. до н. э. говорил, что «он благодарен судьбе за то… что он эллин, а не варвар»[22]. Хотя варварами назывались любые не–греки, Эллада очень уважала мудрость древних восточных культур: Вавилона, Египта, Персии. Это приводило к парадоксальным последствиям. Например, про Пифагора с восхищением говорили, будто он был посвящен в халдейскую мудрость, именовавшуюся «варварской», и одновременно сам философ утверждал, что «доверять нерассуждающему чувству — свойство варварских душ»[23]. Негативное отношение к варварам усилилось у греков после Персидских войн[24]. Геродот считал, будто «в варварах нет ни верности, ни правды»; для Фукидида четкое разделение мира на эллинов и варваров — абсолютная данность, ибо они находятся на разных ступенях развития. Греки полагали, что, поскольку они обладают свободой, им предназначено управлять варварами[25]. Такое мнение оставалось неизменным вплоть до Римской эпохи. Вот один пример из сотен подобных: как говорит Дионисий Галикарнасский, «я считаю, что эллинами надо называть людей постольку, поскольку они противоположны варварам. По моему суждению, разумные и человеколюбивые помыслы и деяния… являются эллинскими, а жестокие и зверские — варварскими» (Dionysii Halicarnasei Antiquitatum Romanarum quae supersunt, XIV, 6, 5—6). Тем не менее «философское» уважение к премудрости Востока никогда не исчезало: «маги», «халдеи», а после походов Александра Македонского также «брахманы» и «гимнософисты» оставались записными мудрецами вплоть до гибели античности. Да и позднее, в византийское время, персы могли включаться в число варваров, а могли упоминаться и отдельно от них.

Римляне унаследовали как само греческое слово ‘варвар’, так и стоящую за ним концепцию. Однако если греки в целом общались с окружающими народами мало, то Рим, по причине своего стремления к экспансии, с ними постоянно контактировал. Вело ли это к лучшему пониманию, к более глубокому знанию? По–видимому, нет[26]. Стереотипы восприятия веками не подвергались пересмотру, и чем больше нарастала варварская угроза, тем меньше реальности было в представлениях о варварах. Победы Рима воспринимались как знак благоволения богов, порабощение варваров — как религиозный долг[27]. Авторы–язычники наделяли Империю божественным, провиденциальным смыслом[28]. И римляне, и греки чрезвычайно гордились гигантскими размерами Империи, ее «всемирным» характером. То, что есть еще земли, не подчинявшиеся Риму, воспринималось как временное явление, досадная оплошность[29]. Для римлянина genus humanum «человеческий род» — это лишь население Orbis Romanus «римского мира», и попытки некоторых позднеантичных философов рассуждать о равенстве людей и всеобщем мире — не более чем попытка подсластить пилюлю поражений[30].

Впоследствии византийцы переняли греко–римскую концепцию «варварства» со всеми ее непоследовательностями: как мы убедимся, они тоже иногда включали в число варваров «культурные» народы, а иногда — нет. Но самое интересное для нас — выяснить, претерпела ли эта концепция какие‑либо изменения под влиянием христианства.

Ранние христиане противопоставляли себя Римскому государству. Соответственно, им важно было продемонстрировать всемирный характер своей религии, ее популярность вне Империи. Впервые мы встречаем такие рассуждения уже во II в. у Иустина Мученика: «Нет вообще ни одного рода людей, будь то варваров или эллинов, будь то, попросту, именующихся любым именем, или живущих в повозках, или называющихся бездомными, или обитающих в шатрах животноводов, где бы во имя Распятого не произносились молитвы»[31]. Согласно Тертуллиану, христианство охватило уже «и другие народы, вроде многоразличных [племен] гетулов, и многочисленные окраины, [принадлежащие] маврам, и все пределы испанцев, и разнообразные племена Галлий, и недоступные для римлян, но покорные Христу местности британов, сарматов, скифов, и множества отдаленных племен, провинций и островов, неизвестных нам, которые невозможно даже перечислить» (Tertulliani Adversus Iudaeos, 7). А вот слова Иренея Лионского (II в.): «Церковь раскинулась (διεσπαρμένη) по всей вселенной, вплоть до краев земли. Языки мира различны, а вот сила [святого] предания одна и та же: церкви, основанные в Германиях, веруют и почитают предание не иначе, [чем мы]. То же самое с иверийскими [церквами], кельтскими, восточными, египетскими, ливийскими, а также расположенными в середине мира»[32]. Ипполит Римский (III в.) утверждает, будто новую религию исповедуют «эллины и варвары, халдеи и ассирийцы, египтяне и ливийцы, инды и эфиопы, кельты и победительные латиняне — все, кто населяет Европу, Азию и Ливию»[33].

Эта всемирность христианства (разумеется, являвшаяся тогда лишь мечтой) могла обладать ценностью только при условии культурного равноправия варваров с подданными Империи. И точно — раннехристианские писатели очень много внимания уделяют обоснованию тезиса, что другие народы превосходят мудростью греков и римлян. «Не относитесь очень уж враждебно к варварам, о мужи эллины, — восклицает Татиан, — и не презирайте их учение!» (Tatiani Oratio ad Graecos, 1.1.1). А вот слова Оригена: «Греки, сами пользовавшиеся законами, называли все остальные народы варварскими, однако… иудеи начали пользоваться законами раньше греков»[34]. В этом возвеличивании варваров апологеты могли опираться на мнение языческих философов[35].

Итак, пафос изначального равенства народов был в раннем христианстве весьма силен — но ему глубинным образом противоречила сама понятийная система языка, на котором писали апологеты. Выше мы обращали внимание на то, что уже апостол Павел по необходимости пользовался термином ‘варвар’, который сам по себе предполагал языческое членение мира на «своих» и «чужих». Точно так же был буквально пропитан имперским духом тот дискурс «римской вселенной», коим христиане вынуждены были оперировать за неимением никакого другого. Понятие ‘вселенная’ (οικουμένη) подразумевало земли, обжитые цивилизованными людьми и управляющиеся римлянами. Как бы ни относились ранние христиане к Риму, этой «Вавилонской блуднице», они невольно усваивали его систему координат. Уже в Евангелии слова «весь мир» используются не только в провиденциальномистическом, но и в самом что ни на есть приземленнобюрократическом значении: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление переписать всю вселенную (άπογράφεσθαι πάσαν τήν οικουμένην)» (Лука 2.1). Так эти два значения и живут бок о бок в раннехристианской литературе. Когда в апокрифических «Деяниях апостола Иоанна» говорится: «Бог, выбравший нас для проповеди народам (άποστολήν εθνών) и пославший нас ко вселенной» («Acta Joannis» / Ed. М. Bonnet, Acta Apostolorum Apocrypha. Vol. 2.1 (Leipzig, 1898), p. Ill), то имеется в виду, безусловно, первое значение. Но когда Иустин Мученик обращается к римским императорам, он произносит «ваша вселенная» (Justini Martyris Apologia, I, 27) уже во втором значении.