Византийское христианство при Василии I распространилось и на северо–западный угол Балканского полуострова[543]. Весьма красноречив рассказ Константина Багрянородного о крещении сербов: «Тамошние народы… взбунтовались против царства ромеев, оказались независимыми и самовластными, никому не подчиненными. Архонтов же… эти народы не имели… Помимо этого (άλλα και), большинство этих славян не было крещено и долгое время оставались нехристями. При христолюбивом василевсе Василии они отправили апокрисиариев, прося и умоляя его о том, чтобы некрещеные из них были крещены и они были бы, как и поначалу, подвластными царству ромеев. Выслушав их… василевс послал василика вместе с иереями и крестил их всех, кто оказался из упомянутых народов некрещеным»[544]. В приведенном тексте особенно выпукло представлена роль христианизации как одного из элементов «замирения» и подчинения варваров. С точки зрения Константина, язычество славян такой же «непорядок», как и их безначалие.

В целом, подводя итог миссионерским усилиям Византии в IX в., можно констатировать, что ее успехи скромнее, чем можно было рассчитывать. Хазарский каганат принял вместо христианства иудаизм, крещение Руси оказалось эфемерным, Моравия как была, так и осталась под юрисдикцией Рима, да и соседняя Болгария чуть не вышла из повиновения Константинопольской церкви. Причиной неудач стала крайне негибкая политика греков в новокрещенных землях: они насаждали там византийские обычаи, не считаясь с реальностьюКак мы увидим ниже, из этого опыта были извлечены определенные уроки[545].

Выше мы несколько раз сталкивались с миссионерской активностью западных христиан, которые в IX в. оказались в состоянии конкуренции с Константинополем за право обращать варваров Центральной Европы. В целом миссионерство западной церкви исследовано неизмеримо глубже, чем византийской[546]. Ниже мы лишь в самых общих чертах обрисуем того соперника, с которым пришлось столкнуться грекам.

В первые века христианства между западными и восточными богословами почти не было разницы в отношении к варварам[547]. Как и на Востоке, на Западе отсутствовала какая бы то ни было идея практического миссионирования[548], а христианизация воспринималась как результат действия надмирных сил.

Усиление варварских набегов на западную часть Империи вызвало у тамошних христианских авторов реакцию двоякого рода: одни считали, что пришлые дикари не так испорчены нравом, как римляне, и потому‑то Бог и даровал им победу. Другие, напротив, воспринимали варваров как орудие дьявола.

Ни первыми, ни вторыми римский империализм не был изжит — он просто утратил актуальность с гибелью самой Западной империи. Может быть, именно поэтому даже поклонники варваров не пришли к необходимости миссионерства [549], хотя и приближались к этому[550]. Даже Сальвиан из Массилии, совершенно изверившийся в римлянах, не мог себя заставить полюбить варваров и не пытался обратить их[551]. Развал Западной империи поколебал ту веру в провиденциальное предназначение Рима, которая на Востоке так и осталась непоколебленной[552]. Но именно это обстоятельство открыло для западных христиан возможность обращаться к варварам с проповедью веры, а не подчинения. Хотя пример Проспера Тирона и Исидора Севильского закладывал фундамент будущему западному миссионерству[553], однако еще и в VI в. на Западе идея миссии к иноземным варварам выглядела экзотичной.

Что касается папского престола, то он занялся миссией лишь в тот момент, когда окончательно эмансипировался от власти Константинополя. Первым папой–миссионером стал Григорий Великий[554]. Во всяком случае, у нас нет никаких данных о миссионерстве Святого Престола в предшествующий период[555]. В 597 г. именно Григорий послал миссию в Англию. Там римские монахи столкнулись с ирландскими.

Ирландские миссионеры совершили настоящий прорыв в деле обращения варваров. Около 590 г. ирландец Колумбан положил начало традиции индивидуального миссионерства. Ирландцы воспроизводили на континенте систему, существовавшую на их острове: сеть монастырей, не зависящих от епископов. Эта «аграрная» модель, никак не связанная с римской системой и централизованной церковной организацией, очень пригодилась в Германии. Роль ирландских миссионеров там хорошо заметна и на языковом материале[556]. Из структуры этого лексического пласта видно, что то была монашеская миссия. Колумбан принял доктрину полного невмешательства в политику. Когда король Теудиберт Авсгразийский просил миссионера молиться за его победу над Теудериком Бургундским, он отказался, сославшись на то, что Богу лучше знать, кому даровать победу[557]. Именно ирландцы, «люди ниоткуда», без политических лояльностей, вообще никак не связанные с римской имперской традицией и средиземноморским культурно–языковым снобизмом, имели наилучшие шансы обратить варваров, населявших лесные просторы к северу от Альп. Пешком (редко — на ослах), небольшими группами, подвергаясь разнообразным опасностям, они добирались до самых отдаленных районов Европы и даже бывали в Киеве. В Моравии и Венгрии ирландцы встречались с византийцами[558].

Итак, концепция миссионерства как деятельности, независимой от государства, была рождена и развита ирландцами[559], но подхватили ее монахи континентальной Франции, первым из которых стал аквитанец Аманд (ум. после 675 г.), «апостол фламандцев», лично ходивший и к славянам, и к баскам. Общей особенностью всех ранних западных миссий было то, что их целью считался не столько позитивный результат, сколько Добровольное самоизгнание. Аскет, настаивает Лиудгер в Житии Григория Утрехтского, должен ненавидеть свою родину.

В Житии Бонифация Винфреда говорится, что целью миссии является добровольное мученичество[560]. Вот как представлена мотивация героя в Житии Аманда: святой, «уповая, что сможет достичь пальмы мученичества, переправился через Дунай и… во всеуслышание проповедовал язычникам… Но увидя… что плод для него еще совсем не созрел и мученичества, которого он всегда желал, он отнюдь не достигнет, возвратился»[561]. И тем не менее сообщества ранних миссионеров не были «клубом самоубийц» — в их культурной среде существовала некая концепция миссии. Колумбан в своих планах опирался на карту, показанную ему ангелом, а его последователь Луп доставал «космографические книги»[562]. Позже из этого общего представления о миссии как самодостаточной и богоугодной деятельности родился особый жанр «миссионерского» жития, переживший на Западе большой всплеск в VIII‑IX вв. (за 50 лет там было написано 12 житий). Особенно изобилуют деталями миссионерской работы Жития Лиудгера, Ансгария и Лебуина[563]. Здесь явственно заметен контраст с Византией, откуда до нас не дошло ни одного жития, в котором миссионерство героя среди варваров составляло бы основное содержание.