Пользовались ли византийцы выгодным для себя политическим раскладом в Персии для миссионерства? Неизвестно. Можно предположить, к примеру, что «халкидонитскую» миссию среди персов вел Дометиан, родственник императора Маврикия, посланный в качестве епископа в армянский город Милитину, который принадлежал Персии. Однако ни один современный византийский автор, упоминающий данного иерарха, об этой стороне его деятельности не рассказывает (ср. с. 202). Зато восточные письменные памятники сообщают поистине важные сведения: согласно персидской поэме «Шахнаме», император Маврикий послал царю Хосрову «крест, весь в бесценных топазах» и расшитое крестами облачение. Хосров спросил своего советника: «Не это ль убор христиан? В крестах оно все: облаченьем таким пристало блистать джаселикам [епископам] одним»[324]. Советнику удалось уговорить шаха, что вера не определяется одеждой, а с другой стороны, если он отвергнет императорский подарок, то обидит Маврикия. Однако опасения Хосрова оказались не напрасны: когда он появился в византийском наряде, персидская знать решила, что он втайне принял христианство, и на пиру из‑за этого возникла ссора[325].

Если в отношении самого Хосрова византийцы вели себя более или менее гибко, то на персидских землях, по договору с ним отошедших к Византии, греки принялись насаждать свою религию силой: «Приказал Маврикий Стефану, епископу Харрана, поднять гонение против тамошних язычников… И многие стали христианами. Те же, которые сопротивлялись, были изрублены мечом… Правитель Харрана Акиндин был христианином по имени, а тайно был язычником… Его распяли»[326].

Что касается Хосрова, то он придерживался политики веротерпимости[327]. К монофиситам и несторианам персидские власти и раньше относились благосклонно, а в период дружбы с Маврикием в фавор попали и халкидониты. Впрочем, эта политика переменилась, как только в Константинополе в 602 г. был свергнут и убит Маврикий. Хосров немедленно начал войну против Византии, и тогда, по словам анонимной сирийской хроники, «совершенно была уничтожена память о Халкидонском соборе от Евфрата на восток»[328]. Так, подчинив себе Эдессу, Хосров приказал жителям выбрать в качестве религии либо монофиситство, либо несторианство, но ни в коем случае не халкидонизм, так как это — «вера кесаря Ираклия»[329].

В ходе дальнейших войн императору Ираклию удалось отвоевать значительные территории, и он опять насадил на них халкидонизм и изгнал «еретических» епископов, но это привело лишь к тому, что, когда с юга появились новые завоеватели, арабы, ближневосточные христиане радостно их приветствовали. Благодаря арабам, пишет сирийский хронист, «мы были освобождены от тиранического государства ромеев и избежали этой кафолической церкви, которая была принята нашим народом под давлением Ираклия»[330].

Принудительное насаждение халкидонизма привело к обратному эффекту и в конечном счете облегчило распространение ислама по всему Ближнему Востоку.

На примере Персии мы опять сталкиваемся с поразительным феноменом «молчания века»: о деятельности византийцев приходится узнавать от кого угодно, только не от них самих. Если миссионерские предприятия Юстиниана на северном направлении еще нашли себе летописца в лице Прокопия (светского историка, рассматривавшего христианство исключительно как политический фактор), то все остальные, куда более грандиозные миссии, как самого Юстиниана, так и его преемников обойдены в греческих источниках полнейшим молчанием. Почему, например, латинский хронист Иоанн Биклярский, живя в Испании, больше интересовался крещением гарамантов, чем его собратья по перу греки? Почему Феофилакт Симокатта, в больших подробностях повествующий о персидской политике Маврикия, ни словом не обмолвился о его христианизаторских инициативах? Почему молчат о миссии церковные историки VI столетия? Здесь сказывается какая‑то этикетность в восприятии фактов, которая по непонятной нам причине делает этот предмет неважным.

Итак, шестое столетие было временем амбициозных миссионерских предприятий. Но оно же навсегда развело пути халкидонитского и «еретического» христианства, а на практическом уровне это означало, что имперская (по–сирийски — «мелькитская») церковь больше не радовалась тем обращениям варваров, которые были инициированы несторианами и монофиситами. Вовзышенный, «общехристианский» взгляд на миссию мог отныне себе позволить только «еретик», да и то лишь такой, который не был, как несториане в Персии или монофиситы в Эфиопии, связан политической лояльностью. Подобным энтузиастом «апостольского» благовествования предстает александрийский купец и путешественник Косьма Индикоплов (1–я пол. VI в.). В своей «Христианской топографии» он, будучи имперским подданным и одновременно несторианином, рисует картину всемирной евангелизации как бы с высоты птичьего полета: «Мы видим… что вся земля преисполнилась и все еще преисполняется (πληρωθεΤσαν καί ετι πληρουμένην) учением Господа Христа, а Евангелие проповедуется во всем мире. Я видел это во многих местах, когда там бывал. На острове Тапробане (совр. Цейлон. — С. И.)… есть и христианские церкви, и клирики, и верующие. Не уверен, но возможно, также и еще дальше… есть епископ, рукополагаемый из Персии… есть там и клирики, посылаемые из Персии, и множество христиан… ЛГочно так же и у бактров, гуннов, персов, у остальных индов, у персармян, у мидийцев, у эламитов и во всей персидской стране — бесчисленные церкви, епископы, многочисленные христианские посты и множество мучеников и монахов–молчальников. То же самое и в Эфиопии, Аксуме и по всей округе, у жителей Счастливой Аравии, которые ныне именуются омиритами (химьяритами. — С. И.), по всей Аравии и Палестине… вплоть до Месопотамии, у нобатеев и гарамантов… Повсюду христианские церкви и епископы, мученики, монахи–молчальники везде, где проповедано (έστι κηρυττόμενον) Евангелие Христово. То же самое в Лазике и Понте, и в северных областях скифов (τα υπερβόρεια μέρη Σκυθών), гирканов, герулов, булгар… далматов, готов, испанцев, римлян, франков и прочих народов… Все они уверовали и возглашают Евангелие Христово… Мы видим, что выполняются пророчества во всем мире»[331].

Текст Косьмы интересен тем, что в нем можно различить несколько слоев. «Мидяне и эламиты» попали в перечень из Деяний Апостолов, они намекают на Пятидесятницу и ее провиденциальный смысл. Встречающиеся в том же списке «далматы, испанцы и римляне» отсылают к Отцам церкви. Однако большинство собственных имен у Косьмы — совершенно реальные, причем некоторые свидетельствуют о хорошей осведомленности автора в последних событиях («герулы» ср. с. 88, «гараманты», ср. с. 106), а этноним «булгары» является вообще первым историческим упоминанием об этом этносе. Таким образом, реальная гордость за успехи христианства у Косьмы прокладывает себе путь как сквозь напластования традиции, так и сквозь межцерковные барьеры.

Этот пафос «всемирности» имперской церковью в целом был уже утрачен. Не здесь ли кроется причина того, что эпоха великих миссионерских предприятий, инициированных византийскими императорами VI в., закончилась неудачей: к началу седьмого столетия константинопольское христианство утратило господствующие позиции и в Судане, и в Аравии, и в Персии. Но впереди его ждали еще более тяжкие испытания.

В нач. VII в. политика «государственной» христианизации продолжалась. В 619 г. император Ираклий обратил «гуннского» вождя Органа. Подробный рассказ об этом обряде содержится у патриарха Никифора: «Владыка народа гуннов вместе с окружающими его вельможами и телохранителями прибыл в Византий и попросил императора просветить его в христианской вере (μυεΐσθαι δέ τα Χριστιανών). Тот радостно принял его, а ромейские вельможи усыновили в божественной купели гуннских вельмож, супруги же их — жен этих [вельмож]. [Варваров], просвещенных в божественном, он почтил Царственными дарами и титулами, их предводителя удостоил чина патрикия и благожелательно проводил в гуннские пределы»[332]. Согласно Иоанну Никиускому, родственник и преемник Органы Куврат «был крещен в городе Константинополе, и в детстве принят в христианскую общину, и вырос в императорском дворце… И после того как он получил дарующее жизнь крещение, он победил всех варваров–язычников при помощи доблести святого крещения»[333]. В составе так называемого Малоперещепинского клада, который принадлежал какому‑то номадскому вождю 2–й пол. VII в., сохранился литургический дискос с вензелем императора Ираклия и греческой надписью Κούβρατος πατρίκιος («Куврат патрикий»). Этот предмет явно был подарен Куврату в миссионерских целях. Греки рассчитывали, что крещеный правитель будет применять подарок по прямому христианскому назначению[334]. Впрочем, смысл миссионерских подарков мог не «прочитываться» варварами. Это же относится и к христианству в целом: его восприятие неофитами отличалось от того, что пытались втолковать им миссионеры. Здесь можно вспомнить, как жившие на Дунае в V в. гунны именовали Феотима, епископа города Томы, «римским богом» (Sozomeni VII, 26, 6).