Важность миссионерской символики для Василия I явствует, среди прочего, из иллюстрированного кодекса Parisinus Graecus 510, содержащего проповеди Григория Назианзина и изготовленного между 879 и 882 гг. Многие иллюстрации этой Рукописи не вполне соответствуют текстам Григория, но зато отражают дух того времени, когда они были созданы. Например, на листе 301 изображены, помимо апостолов на Пятидесятницу, еще и φύλαι «колена Израилевы» и γλώσσαι «языци» — т. е. обращаемые в христианство народы; этот мотив не важен Григорию, но важен венценосному заказчику рукописи. На листе 426 изображены апостолы за своей миссионерской работой, опять же выпячен мотив, существенный скорее для современников, чем для Григория[471]. Иконографический канон снисхождения Святого Духа приобретает устойчивый компонент в виде изображения «народов»: вслед за Парижским кодексом он появляется в рукописи Petropolitanus Graecus 21 (рубеж IX‑X вв.), затем, в начале X в., в восточном куполе южной галереи храма Св. Софии в Константинополе (теперь мозаики уничтожены, но их зарисовки сохранились) и потом — в церкви Осиос Лукас в Беотии (XI в.). Репликой этого мотива являются позднейшие мозаики в храме Сан–Марко в Венеции[472].

Работа по обращению варваров становится важным элементом в иконографических программах многих церквей IX в. — например, каппадокийского храма Чавушин. Видимо, тогда развивается некий апокрифический фольклор, связанный с миссией апостолов; в малоазийской церкви Токалы–Килисе в Гереме (Каппадокия), среди сохранившихся остатков росписи есть изображение Пятидесятницы, а под ней — весьма необычный мотив: напутсгвование апостолом Петром других апостолов перед миссией. Подпись на стене (выполненная весьма неграмотно) гласит: «Петр, направляющий (διατασάμενος) апостолов идти и учить свои земли и наставлять их в соответствии с Духом»[473] (рис. 1). Весьма интересно при этом, что обращаемые апостолами «народы», «племена» и «языки» на росписях почти скрыты заслоняющими их огромными фигурами царей (по два с каждой стороны от апостолов), одетых совершенно как византийские императоры — в торжественный наряд с драгоценной перевязью, лоросом, и в коронах. Ясно, что, с точки зрения художника и его заказчиков (знатного малоазийского семейства Фок, из которого вышел потом император Никифор II), именно цари ответственны за христианское просвещение своих[474] — и всяких — народов. В этом смысле императоры представлены на фресках Токалы[475] воистину равноапостольными[476]. Видимо, как раз таким идеальным миссионером, в этом подобным апостолом, и мыслил себя император Василий. Именно он придал миссионерству особый идеологический статус[477]. Внутри Империи миссионерские идеи Василия воплотились в массовом насильственном крещении иудеев, павликиан и сарацин. Кроме того, в пределах Византии жило еще достаточное количество язычников. Больше всего было их на юге Балканского полуострова, где с VII в. обитали полунезависимые славянские племена. Об этих племенах в «Тактике Льва» говорится, что император Василий I «убедил их отказаться от их древних обычаев, и подчинил их архонтам по ромейскому образцу, и почел крещением (βαπτίσματι τιμήσας), и освободил их от службы их архонтам, и научил ходить войной против народов, враждебных ромеям»[478]. Как видим, христианизация здесь упомянута на третьем месте и представлена как интегральная часть мероприятий по «византинизации» славян.

Клир воспринял деятельность Василия I по внутренней христианизации с неодобрением. Так, Григорий Асвест выражал протест против стремления императора обратить всех евреев и тем приблизить конец света. Согласно Григорию, не дело императора решать, когда настанет время для осуществления эсхатологических пророчеств — это дело церкви[479]. Впрочем, никаких протестов со стороны клира по поводу миссии Византии у нас нет — видимо, церковь заведомо соглашалась, что среди варваров она не умеет дейсгвовать по собственной инициативе.

Ниже в этой главе будут рассмотрены грандиозные миссионерские предприятия середины IX в.

Религиозное посольство Византии в Моравию[480] в 863 г. и деятельность там солунских братьев Константина–Кирилла и Мефодия имели результаты, которые определяют многие черты культурной ситуации в Европе и по сей день. Можно ли говорить (как это часто делается), что «моравская миссия» — это вершина византийского миссионерства? Ни в коем случае! Дело в том, что, хотя Кирилла и Мефодия и называют иногда «апостолами славян», посольство в Моравию не было миссией в строгом смысле слова. Тамошний князь Ростислав в письме к византийскому императору Михаилу III (как оно изложено в Житии Кирилла), писал: «Хоть люди наши язычество отвергли и держатся закона христианского, нет у нас такого учителя, чтобы нам на языке нашем изложил правую христианскую веру, чтобы и другие земли, глядя на это, уподобились нам. Так пошли нам, владыка, епископа и учителя такого. От вас ведь исходит во все земли добрый закон»[481]. Как ни лестно представлена в этом пассаже роль Византии, тем не менее из него ясно следует, что христианство Моравия получила без ее участия[482].

Мы не будем вдаваться в подробности христианизации Моравии[483], не имевшей к Византии никакого отношения.

Нам важно лишь, что по этому поводу думали и предпринимали греки. Нет сомнений, что какие‑то византийские влияния доходили до Великой Моравии[484], равно как и до территории нынешней Словакии[485] и, возможно, даже Польши[486]. Но так же ясно и то, что никаких особых следов византийского православия на этой территории нет. Церковную архитектуру Великой Моравии вряд ли можно счесть находившейся под византийским влиянием[487]. Гипотеза, будто найденная в Старо Место в Моравии церковь «На Валах» представляет собой стандартную «миссионерскую базилику», архитектурный стиль, якобы существовавший в Византии и представленный «на Кубани»[488], никак не подтверждается, о чем будет сказано ниже (см. с. 256).

Появлялись ли в Моравии византийские миссионеры до Кирилла и Мефодия? На такое предположение[489] могут навести слова из письма Ростислава к Михаилу III, что к мораванам приходили многие «проповедники… из грекъ»[490]. Однако более широкий контекст этого письма родит сомнение: византийцы в нем противопоставлены всем предшествующим миссионерам, приходившим в Моравию, в том числе и «грекам», которые тем самым византийцами не считаются. Были ли они ирландцами[491], посланцами Аквилейского патриархата в Итахци или православными монахами из Болгарии[492], сказать трудно. Главное для нас — они не были византийскими миссионерами[493].