Далее в византийской повести рассказано, что «великий князь, узнав от послов истину и утвердившись в ней, тотчас, не мешкая посылает к благочестивейшему императору ромеев в Константинополь и просит архиерея, дабы тот наставил и крестил находившийся под его властью многочисленный народ»[697] в действительности, как мы знаем, все обстояло куда Ложнее: несмотря на благоприятное заключение послов и радушный прием, оказанный им в Константинополе, Владимир начинает войну против византийского города Херсон. Не будем вдаваться в полемику вокруг этого странного поворота событий. Даже если допустить, что киевский князь пошел на город потому, что тот восстал против Империи, в любом случае факт останется фактом: в ходе препирательств императора Василия II с Владимиром предметом торга являлся будущий брак князя с византийской принцессой Анной и возвращение им Херсона — крещение же Владимира выступает лишь как способ для Константинополя сохранить лицо. Если верить летописи, греков волнует исключительно статусная сторона дела: «Не досгоить хресгеяномъ за поганыя даяти. Аще се кресгиши, то и се получишь, и царство небесное приимеши»[698]. Когда соглашение достигнуто, Анна прибывает в Херсон вовсе не с митрополитом для Руси, не со штатом миссионеров, а лишь с духовниками собственной свиты. Владимир говорит: «Да пришедъше с сестрою вашею [императоров] кресгять мя». «Епископъ же корсуньский с попы царицины, огласивъ, крести Володимира»[699]. После того, что мы знаем о крещении Нубии в VI в. (см. с. 99), не покажется удивительным, что первое наставление, которое слышит князь по выходе из купели, это предостережение по поводу ересей[700]. После крещения Владимир «поемъ царицю и Насгаса (грека, открывшего русским путь для захвата Херсона. — С. И.), и попы корсуньски, с мощми святаго Климента и Фифа, ученика его, пойма сьсуды церковныя и иконы на благословенье себе… взя же ида медяне две капищи и 4 кони медяны, иже и ныне стоять»[701]. Из этого отрывка очевидно, что литургическая утварь не являлась предметом миссионерских забот принцессиной свиты и не была предусмотрительно захвачена ею из Константинополя в рассуждении будущего крещения Руси, а просто оказалась частью добычи, награбленной Владимиром в Херсоне, вперемешку с другими, вполне языческими трофеями. Ни о какой специальной миссии Константинопольской церкви в Киеве мы не слышим и через два года после крещения. Из источников можно догадаться о некотором влиянии принцессы АннЫ на церковное законодательство и храмосгроительсгво на Руси[702], но никак не об активности греческого клира: «Володимеръ… помысли создати церковь пресвятыя Богородица и пославъ приведе мастеры от Грекъ… и поручи ю Настасу Корсунянину, и попы корсуньскыя присгави служити в ней, вдавъ ту все, еже бе взялъ в Корсуни: иконы, и съсуды, и кресты»[703].

В науке велось немало споров о том, почему до 1038 г. мы ничего не слышим о киевской митрополии. Быть может, она была основана много спустя после крещения?[704] Высказывались различные точки зрения вплоть до той, что на самом деле крещением Руси занималась не византийская, а болгарская[705] или тмутораканская[706] церковь. Все эти предположения ныне признаны необоснованными: хотя участие болгар в катехизации Руси не вызывает сомнений (в древневосточнославянский язык проникли болгаризмы, причем не только высокого, но и просторечного обихода[707]), эти болгары являлись скорее подданными Империи, нежели Самуиловой Болгарии. Что же касается епископии города Таматарха (Тмуторакань), то она была слишком слаба, чтобы осуществить мероприятие подобного масштаба. Достаточным доказательством роли Константинополя может служить принятие Владимиром крещального имени Василий — безусловно, в честь императора Василия II[708]. Ныне считается общепризнанным существование на Руси гре~ ческой митрополии начиная примерно с 990–х гг.[709] — но тем красноречивее в этом случае полное молчание византийских источников. Именно теперь, когда все остальные гипотезы отвергнуты и принята одна, из нее с неизбежностью следует вывод: византийцы делали свое миссионерское дело с прохладцей, без малейшего энтузиазма. Это, разумеется, никак не умаляет их выдающейся роли в истории русского христианства.

Лишним свидетельством пассивности византийского клира является исландская сага об Олаве Трюгвассоне. Ее рассказ о крещении Владимира под влиянием варяга Олава не имеет исторической достоверности — зато адекватно передает представления эпохи. Согласно саге, Олав во время своего пребывания в Византии «встретил там славных проповедников и хорошо верующих, которые научили его правильной вере и Божественным заповедям. Затем встретил он превосходного епископа… и просил он епископа отправиться с ним в Гардарики (Русь. — С. И.) и провозгласить там имя Божие языческим народам. Епископ обещал поехать, если он (Олав) изъяснит до него, чтобы не противились хевдинги, но подчинились ему и оказали помощь в крещении»[710]. Олав отправляется на Русь, ведет долгие дискуссии о вере с князем «Вальдемаром» и другими русскими, наконец «тинг» (собрание) решается на принятие христианства. «И когда это было исполнено, то собрался он отправиться прочь и в те земли, что лежат близ Ирланда, и оттуда взял хорошо обученных священников. И тогда приехал епископ Палл из Грикланда и проповедовал веру при поддержке Олава, и крестил он конунга и княгиню вместе со всем их войском»[711]. Вряд ли рассказ о епископе Палле имеет под собой фактическую базу, скорее всего в нем как‑то отразилось книжное представление об участии апостола Павла в крещении Руси[712]. Но вот приписанная этому миссионеру второстепенная роль весьма характерна.

Первым митрополитом Руси стал, скорее всего, Феофилакт, переведенный ок. 991 г. в Киев из Севасгии[713]. Поздние русские источники упоминают в качестве первых русских иерархов Михаила Сириянина или Льва Сириянина, причем связывают крещение с патриархом Фотием. Большинство исследователей считает, что в этих известиях отразились сведения о первом крещении Руси в IX в. (ср. с. 169). Если бы это было верно, то Михаилом, видимо, надо было бы считать того епископа, которого послал на Русь патриарх Фотий в 867 г.[714] Однако более вероятно, что Михаил — это имя автора Символа Веры, перевод которого попал в русскую летопись, византийского писателя IX в. Михаила Синкелла, не имевшего никакого отношения к Руси[715].

Каково бы ни было, в конце концов, имя первого митрополита, это имя все равно останется единственным фактом, известным нам из жизни русской митрополии в самый «миссионерский» период ее деятельности. Впрочем, данный пробел стараются восполнить поздние источники. Самый главный из них — Никоновская летопись, созданная в посгвизантийское время. Конечно, там очень много вымысла и анахронизмов, и все же нельзя исключить, что летописец опирался если не на древние источники, то по крайней мере на традиционные представления о том, как выглядела первоначальная византийская миссия. «Того же лета (990 г.) иде Михаилъ митрополитъ Киевский и всея Руси в Новгородъ Великий съ епископы Фотия патриарха, даде бо ему Фотий патриархъ шесть епископов на помощь… з Добрынею и съ Анастасом… и многия люди крести, и церкви въздвиже, и презвитери постави по градомъ и по селомъ… Того же лета приидоша отъ греческихъ царей послы о любви. В лето 6499 (991 г.) иде Михаил мтирополит по Русской земле и до Росгова, с четырма епископы Фотея патриарха, и з Добрынею и съ Анастасом, а друзии епископи Фотиевы въ Киеве пребываху И учаше митрополитъ всехъ съ епископы веровати въ едино! го Бога… и научи и наказа богоразумию и благочестию ицо~ гихъ, и крести без числа людей… В лето 6500 (992 г.) ход Володимеръ въ Суздальскую землю и тамо крести всехъ. Боже съ Володимеромъ два епископа Фотея патриарха»[716].