Я их вижу и теперь воочью —

вороных орловских рысаков,

фонари витые белой ночью

и фронтоны блеклые домов,

что от времени отлучены.

Не езда — о нет! — полет в запряжке,

и ряды дворцов, весь город тяжкий

в тишину облачены.

⁹ Нас выносят к набережной кони

(с ночью день, обнявшись, крепко спят),

бродят соки на зеленом лоне,

мглистым паром дышит Летний сад.

И скульптур бессильное мельканье

исчезает в обморочной рани,

город вдруг утратил очертанья —

¹⁶ сбросив каменный наряд,

перестал существовать в ту ночь —

бремя это несть ему невмочь.

Словно в помешавшемся мозгу

вдруг все приняло свой прежний вид,

словно долголетняя больная

мысль, уже застывшая, глухая

стала не нужна ему — гранит,

воплощавший всю его тоску,

больше голову не тяготит.

Под турецкими липами, в парке, в стране изгнанья,

их качает тоска, баючат воспоминанья,

вздыхают ара, но счастливы от сознанья,

что есть у них родина в заокеанье.

⁵ В зелени копошась, словно готовясь к параду,

пестрые чистят свои в упоенье наряды,

их клювы из яшмы роются в зернах с досадой,

жуют их брезгливо, но больше швыряют по саду.

⁹ Голуби поедают все то, что им не годится,

а наверху драгоценные гордые птицы

все роются клювами в полупустом корытце.

¹² И снова качаются, снова им что-то снится.

И не желая с судьбою своей примириться,

дергают кольца на лапках. Ждут очевидца.

Парки восстают из-за ограды,

словно возродясь из ничего,

а над ними — небо всей громадой

их подчеркивает торжество.

⁵ Устланное зеленью пространство

подчинив себе, они стоят,

царственные, в роскоши убранства,

охраняющего их уклад.

⁹ Словно из невиданной казны

черпают они свое величье,

даже изменив свое обличье, —

все ж они помпезны и пышны.

И справа и слева аллеи

и сказочный покой.

Идешь по ним, робея,

словно сам не свой.

⁵ Но вот ты вышел из чащи

и перед тобой —

скамьи из камня и чаша,

наполненная водой.

⁹ Здесь время потеряло

все связи с бытием.

Сырые пьедесталы

не заняты ничем.

¹³ Глубоко вздыхая,

ты думаешь о былом.

А капли капают с края

чаши ручейком.

¹⁷ Они уже считают

тебя совсем своим.

И камни тебе внимают.

А ты стоишь, недвижим.

Пруды под легкой дымчатой вуалью

о королевских тайнах до сих пор

не знают ничего. Они с печалью

ждут, что явиться может монсеньер.

⁵ Тогда они ему вручат дары,

рассеют грусть или смягчат капризы.

И с обрамлений мраморных ковры,

красками сверкающие, книзу

⁹ опустят незаметно с высоты:

зеленый грунт, покрытый серебром,

немного белизны на голубом,

и королева рядом с королем,

и на оборках пестрые цветы.

Но природа и сама, с улыбкой

переняв законы королей,

против приблизительности зыбкой

и во всеоружии идей

⁵ выступила в творческом порыве,

в луговин зеленую мазню

с каждым днем точнее и красивей

вписывая четкость авеню

⁹ мягкою послушливою кистью,

лак нерукотворный наносящей,

чтоб улыбку в блеске удержать,

¹² на природы лик самотворящий

наложившую свою печать.

В уголках любви, где гуще листья,

явственнее эта благодать.

Боги высыпали на дороги

и аллеи каменной гурьбой.

Присмотреться к ним — они не строги,

не внушающие веры боги:

лишь с улыбкой, только не с мольбой

⁶ можно подступиться к ним, бывало

короли нуждались в них немало.

Но с улыбкой, только не с мольбой

⁹ обращались к ним. Как псевдонимы,

прятали они в себе тогда

пламя, в них горевшее без дыма.

И легко, изящно, несравнимо

щедро раздавали иногда

¹⁴ обещаний легкие подарки,

если только, расцветая, парки

с них снимали холода покров,

что на них висел вечерней тенью.

Но, нагромождая заверенья,

эти боги не жалели слов.