* * * В бору сосновом снежно, глухо. Оттуда вечер — на село и тихо подставляет ухо под окна, где еще светло. И замирает каждый дом. Старухе в кресле что-то снится, мать — как домашняя царица, боятся мальчики резвиться. Послушать, что в избе творится пробрался вечер, а все лица глядят на темень за окном. (С. Петров) * * * Над белым замком все белым-бело. В зеркальный зал крадется слепо ужас. Вцепился в стены плющ, предсмертно тужась. Дороги в мир давно перемело. Пустое небо виснет тяжело. И к двери мимо белых балдахинов тоска прокралась. Но, часы покинув, куда-то время умирать ушло. (С. Петров) * * * Парк! В старых липах явись мне! Или ты потерялся уже навсегда, тот, где с тишайшею мы бродили возле священного пруда. Лебеди, гордым подобно доннам, над водой серебристою склонены, и, словно сказанье о граде надонном, розы всплывают из глубины. В парке цветы большеглазы, как дети, в том, где мы с нею стоим вдвоем, улыбаемся и в предзакатном свете, сами не зная кого, но ждем… (С. Петров) ИЗ ЦИКЛА «ПУТЕШЕСТВИЯ» Речь чужая. Мы в гондолу сели, в черную. И вот над водою, будто долу, город мраморный плывет. Тишь. Рыбацких разговоров рокот да весло звенит. Из каналов и соборов нас чужая ночь манит. Черный след бежит все тише, звон к вечерне веет с вод. Верь: я — кесарь опочивший, ждет меня надгробный свод. (С. Петров) Церквушка со ржавым фронтоном совсем занеслась в облаках, а к ней кипарисы с поклоном, как иноки в серых шлыках. В алтарной пыли святые томятся за поставцом. В глазницы окон пустые заря их дарит венцом. (С. Петров) ИЗ КНИГИ «РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» Слова, всю жизнь прожившие без ласки, непышные слова — мне ближе всех. Я их одену в праздничные краски, услышу тихий, благодарный смех. Откроется, о чем они молчали, о чем не знали сами до сих пор. Они в стихах ни разу не бывали и робко входят, опуская взор. (Г. Ратгауз) * * * Дрожа, ощущаю порою по жизни глубинный свой путь. Слова воздвигались стеною, а за ними синеет грядою и сияет их суть. Еще не ясны мне приметы, но есть такая страна: коса там звенит с рассвета, и лодка плещется где-то, и кругом — тишина. (Т. Сильман) * * * Когда опять прольется свет луны, стряхнув печали города-громады, прильнем к узору стрельчатой ограды, чьей тенью с садом мы разлучены. Теперь уж он не тот, каким был днем: в нем нет детей, нарядов, светотени, сейчас он одинок в своем цветеньи с открытым для бессонницы прудом. И кажется, что белых статуй ряд чуть-чуть шевелится во тьме аллеи, и стали мраморнее и светлее фигуры легкие у входа в сад. Дороги, как распутанные пряди, лежат рядами, тихие, без цели, луна слегка касается полян; и аромат цветов течет к ограде, и над фонтанами в ночной прохладе как будто струи плещут еле-еле — след игр дневных… (Т. Сильман) ИЗ КНИГИ «ЧАСОСЛОВ» ИЗ «КНИГИ МОНАШЕСКОЙ ЖИЗНИ» И час этот пробил, ясен и строг, и металлом коснулся меня. Я дрожу. И знаю: теперь бы я смог дать пластический образ дня. Здесь ничто без меня не завершено и ничто не успело стать. И мой взгляд все светлее — ему дано этот мир, как невесту, обнять. Даже малая вещь для меня хороша и в картине моей цветет на сияющем фоне, — и чья-то душа, с нею встретившись, оживет. (Т. Сильман) * * * Столетье сдвинулось. Мне слышен шум глухой, с страницы исполинской рвется ветер взлета, она божественной, твоей, моей испещрена рукой, в бездонной высоте, неведомый — ее листает кто-то. Уже страницы новой край намечен, на ней еще должно все появиться. Безмолвно силы расправляют плечи и сумрачно друг другу смотрят в лица. (Н. Монахов) |
