ИЗ «КНИГИ ОБРАЗОВ» ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ К ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТИЮ ГАНСА ТОМА Немецкий юг, полуночь, полнолунье. Оживших сказок тающий обман. Секунды с башен падают в туман — в глубины ночи, словно в океан, — дозора зов, деревьев многострунье, и только миг один молчанью дан; и молвит скрипка из безвестных стран о ней, о белокурой, о колдунье… (В. Леванский) Рыцарь, закованный в черную сталь, скачет в ревущем кругу. Вся жизнь — карусель: и день, и даль, и друг, и враг, и пир, и печаль, любовь, и лето, и лес, и Грааль, и каждая улица — божья скрижаль, сам бог — на каждом шагу. Кого же панцирь черный неволит, гнетет кольчуга стальная? — Там смерть томится и молит, и молит, чужой клинок заклиная: — Взвейся! Ты должен взвиться! Ударь, чтоб сталь зазвенела! Чтоб рухнула эта темница, где я так устала томить согбенное тело, — чтоб я смогла распрямиться, плясала и пела. (В. Леванский) Где ты, где ты, откликнись милый! Солнце остыло, в окно заструилась прохлада. В волнах старого сада синева поглотила кусты. Аллеи пусты. Если в доме моем ты не ищешь крова, и руки в даль окунать устану. Вслед за бликами моего зова в омут окна моего ночного кану. (В. Куприянов) Тьма в доме, все сгущаясь, нарастала, в ней где-то притаился мальчуган. И мать вошла и как во сне ступала, и тонко зазвенел в шкафу стакан. Преодолев предательскую тьму, она поцеловала сына: «Ты?» Стоял рояль средь полной немоты, и звуки песни вспомнились ему, еще ребенку ранившие грудь. Он ждал. И взгляд его хотел прильнуть к ее руке, что к клавишам припала, — как странник, тихий и усталый, что меж сугробов держит путь. (Т. Сильман) Я хочу баюкать кого-то, у кого-то и с кем-то быть. Я хочу тебе спеть негромкое что-то и с тобой во сне твоем плыть. Я хочу быть единственным в доме, кто знал, как мерзнут цветы. И слушать, как шепчут в дреме созвездия, листья и ты. Часы окликают ночной покой, и время видимо все до дна. И по улице кто-то идет чужой, чужую собаку лишая сна. И вновь тишина. И мой взгляд держит тебя во сне, возносит, и опускает назад, лишь что-то дрогнет в окне. (В. Куприянов) Скрипка, бродишь за мною вслед? Сколько странствий и сколько лет я — неспящий, с тобой — неспящей. Вездесущ ли скрипач пропащий? Или в каждой людской столице есть такие, кому пора — скрипки с ними не будь — топиться? Чем далась мне твоя игра? И зачем я всегда в ответе за того, кто тебе внушает: тяжесть жизни — всего на свете тяжесть общую превышает? (В. Топоров) Я — словно мореход из дальних стран, а косный быт туземцев неподвижен. Их день стоит, как круглый столб у хижин, а мне глядится в очи океан. Мир, необжитый, как простор луны, под черепом моим давно таится. Их чувства одинаковы, как лица, а их слова давно заселены. Мои предметы, словно чудеса, непостижимы их обычной вере. Все эти вещи прыгали, как звери, а здесь у них отнялись голоса. (Г. Ратгауз) Ты ждешь, что одно мгновенье безмерно жизнь удлинит, разбудит в камне движенье, свяжет тонкие звенья, глубины твои отворит. Книги в шкафах стеклянных, золото их в пыли, ты грезишь о прошлых странах, о лицах, словах, обманах женщин, что вдаль отошли. И вдруг осеняет, что это в прошлом. И пред тобой, как судьба, давно забытого лета виденье, страх и мольба. (В. Куприянов) Листва на землю падает, летит, точь-в-точь на небе время листопада, так падает, ропща среди распада; и падает из звездного каскада отяжелевшая земля, как в скит. Мы падаем. И строчки на листы. Не узнаю тебя среди смещенья. И все же некто есть, кто все паденья веками держит бережно в горсти. (В. Летучий) |
