Преподал тварям ты слух в тишине. Господь, прими же в дар от меня воспоминание о весне. Вечер в России. Топот коня. Скакал жеребец в ночную тьму, волоча за собою кол. К себе — на луга, во тьму — одному! Ветер гриву ему расплел, к разгоряченной шее приник, врастая в этот галоп. Как бился в конских жилах родник! Даль — прямо в лоб! Он пел и он слушал. Сказаний твоих круг в нем замкнулся. Мой дар — мой стих. (В. Микушевич) Но о тебе, хочу, о той, которую знал я словно чужой, с неизвестным названьем цветок, раз еще вспомнить, чтоб знали, что им показал я ту, без которой ни петь я, ни плакать не мог. Было сначала как танец: замерло робкое тело, словно замешкалась в мраморе юность твоя. А потом пролилась в тебя музыка вдруг, и запела, и переполнила сердца края. А болезнь подступала. Ложилась настойчивой тенью темная кровь и, чтоб отвести подозренья, вдруг обращалась невинным цветеньем весны. И, темнея, срываясь, играла совсем по-земному. А потом подошла к беззащитно открытому дому и постучалась среди гробовой тишины. (А. Карельский) Ты, о божественный, ты чье бессмертно звучало, как истязал тебя рой отринутых, дерзких менад! Ты, о дивный, их вопль заглушил, и стройным началом в буйной толпе прозвучал твой созидательный лад. И ни одна не посмела главы или лиры коснуться, и смертоносные камни легчайшими стали, как пух. Яростно мчались к тебе, но вот ручейком они льются, и обретают они полубожественный слух. Был ты убит, наконец, этим мстительным роем, песня звучала по-прежнему в сердце скалы или льва, птицы, оливы. Мы звук ее всюду откроем. Боже усопший! О, как бесконечен твой след! Был ты растерзан враждой, и послушная лира мертва. С этой поры мы — бессмертной природы уста или свет. (Г. Ратгауз) ЧАСТЬ ВТОРАЯ О, полюби перемену! О, пусть вдохновит тебя пламя, где исчезает предмет и, обновляясь, поет… Сам созидающий дух, богатый земными дарами, любит в стремлении жизни лишь роковой поворот. Все, что замедлило бег, навеки становится косным. Пусть сокровенно оно, бестревожным себя оно мнит. О, погоди: грозящее сменится вновь смертоносным. Горе: невидимый молот гремит! Тех, кто прольется ручьем, с отрадой признает познанье, и оно их ведет, радуясь зримо и явно, в область творенья, начала которой открылись в конце. Каждый счастливый удел — дитя или внук расставанья, так изумившего всех. И превращенная Дафна, ставшая лавром, хочет узнать тебя в новом лице. (Г. Ратгауз) Тихий друг пространств, ты ведать волен: полнит мир твоих дыханий дрожь. Ты на круче мрачных колоколен прозвони к вечере. И поймешь: мощной силой вдруг зацвел твой ропот. Обновись в движении сквозном. В чем, скажи, твой неутешный опыт? Пить не сладко? Будь же сам вином. Эта ночь волшебно вдохновит слух и зренье, и в нежданной встрече новым смыслом чувства зацветут. Был ли ты природою забыт? Благостной земле шепни: «Я — вечен». Быстрой влаге вымолви: «Я — тут». (Г. Ратгауз) ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ, НЕ ВОШЕДШИХ В СБОРНИКИ Ты, о которой я плачу во сне на бедной постели. Ты, чье имя уснуло во мне, как в колыбели. Ты, что припомнив меня в поздний час, не спишь, быть может, — не именуй это чудо, что нас всегда тревожит, пока мы живы! Ты на влюбленных взгляни, но не слушай, что скажут они: слова их лживы. Ради тебя я один. Тебя запомнил одну я. Ты, как прибой, подступаешь, тихо волнуя шумом и шелестом пен. Многих я обнимал и многих утратил давно я. Ты рождаешься вновь, ты навечно со мною. Я не коснулся тебя, но взял тебя в плен. (Г. Ратгауз) Теперь обречены мы дни за днями спасаться от мороза в тесной шкуре, всегда настороже, чтобы над нами не взяли верх разгневанные бури. В ночи мерцает лампы кроткой пламя, и веришь свету ты, глаза прищуря. Утешься: там, под снеговым покровом уже растет стремленье к чувствам новым. Ты насладился ли минувшим летом цветеньем роз? Припомни блеск былого: часы отдохновенья пред рассветом, шаги среди молчания лесного. Уйди в себя, зови веселье снова, встряхнись — источник радости лишь в этом. И ты поймешь: веселье не пропало. Будь радостен, и все начни сначала. Припомни крыльев голубя сверканье, круженье в облаках, тревожный клик, — все мимолетное, — благоуханье цветка, предчувствие в закатный миг. Божественным увидит мирозданье тот, кто в творенье божества возник. Кто внутренне сумел постичь природу, тот отдал ей сполна свою свободу. Тот отдал ей себя всего без меры и без надежды ощутить иное. Тот отдал ей себя всего без меры, без мысли, что утратил остальное. Тот отдал ей себя всего без меры, и в вихре чувств, не мысля о покое, он поражен, что сердце охватила трепещущая, радостная сила. (Е. Витковский) |
