Корона сползла на уши:

Король был обрит догола.

И стал доноситься глуше,

словно из-за угла,

⁵ толпы, стоящей рядом,

голодный, злобный рев.

Он правую руку задом

грел, на нее присев.

⁹ Мрачный, почти без веры,

во всем он чуял подвох.

И король он лишь в меру,

и в постели он плох.

Без музыки танцевальной

они несутся в кадрили

под стоны и вой погребальный,

от страха, как лошади, в мыле,

и все ж от предзапаха гнили

они не морщат носов.

⁷ А главный танцор фатальный

обшит галунами ребер, —

галантный любезник, обер-

танцовщик в каждой из пар.

Он у монашки печальной

сдвинул с волос покров —

для равенства и порядка —

и тут же вынул украдкой

у ней из книжки закладку:

то был ее часослов.

¹⁷ Но их одолела жара,

и нет от нее защиты,

и едким потом облиты

их камни и веера,

их шляпы, зады и лица…

Мечтая себя оголить,

как дети, безумцы, блудницы,

они продолжают кружить.

В ужасе, неведомом дотоле,

в хаосе, друг друга обнаружа,

тужась, выбираются наружу

из расселин охренного поля

⁵ в простынях или совсем нагие…

Ангелы, нагнув свои кубышки,

масло в сковородки льют сухие,

чтобы после каждому подмышки

⁹ положить оставленное богу

в шуме прошлой жизни оскверненной;

сохранилось там тепла немного,

¹² чтоб не охладить руки господней:

Он легко прощупывает с трона,

не остыло ли оно сегодня.

Нет, он тщетно истерзал шипами

мясо похотливое свое.

Из утроб его страстей ночами

вылезали под вытье

⁵ недоноски из семьи кретинов,

гнусные, кривые образины,

небытийные свои глубины

для него во имя зла покинув.

⁹ Дети их шевелятся в подспудье —

был он плодовитым, этот сброд.

Он, подвластный пестрых чувств причуде,

окунулся в их водоворот

и хмельной напиток этот пьет —

руки сами тянутся к посуде,

тени же, как бедра или груди,

ждут прикосновений в свой черед.

¹⁷ И воззвал он к ангелу, воззвал,

ангел в блеске с головы до пят

вмиг явился и вогнал

их в него, пустынника, назад,

²¹ чтоб святой с чертями и зверьем

бился, не надеясь на подмогу,

и чтоб он непонятого бога

из бродильной жижи гнал живьем.

С улыбкой странной отодвинул он

ту колбу, почерневшую от дыма.

Он знал — ему необходимы,

чтоб в самом деле был осуществлен

⁵ венец вещей — столетий караван,

тысячелетия и клокотанье

в реторте, и созвездия в сознанье,

в мозгу — по крайней мере океан.

⁹ Чего он добивался — сгоряча

он ночью отпустил его, и к богу

оно вернулось, прежний вид приняв.

¹² А он, как пьяный, что-то лепеча,

внезапно растянулся у порога.

И пуст его раскрытый шкаф.

Там — вовне — спокойно ожидало

всех перстней и всех колец

их судьбы начало — не конец.

Здесь они лишь вещи из металла,

те, что он ковал, златокузнец.

⁶ И корона, выгнутая им,

тоже ведь была дрожащей вещью.

Он ее, к каменьям дорогим

приучая, в страх вогнал зловещий.

¹⁰ От питья холодного приметно

взор холодным полнился огнем.

Но когда его футляр обетный

(золотой, чеканный и узорный)

был уже сработан целиком,

чтоб запястье маленькое в нем

к жизни возродилось чудотворной, —

¹⁷ сам себе уже не господин,

плачущий, разбитый, оплошавший,

он, душой перестрадавший,

видел пред собой один

лишь слепивший взгляд рубин —

в суть его бытийную вникавший

с династических вершин.

Если б не было его — оно бы

все равно родилось тем не мене

в руслах рек иль в горных недрах, чтобы

выявиться из броженья

⁵ воли, из идеи о руде —

той, что надо всеми и всех лучше.

И Мероя — край, запавший в душу,

им мерещился везде

⁹ и повсюду — сердцем их воспетый

и навязчивый, как идеал.

Сыновья ж, избороздив полсвета,

обретали (по обету

их отцов) возвышенный металл.

¹⁴ Там он рос и набирался сил,

чтоб затем уйти, их опороча —

тех, кто был ему не мил.

Но (по слухам) он последней ночью

вспомнит всех, кого забыл.