Был я, прежде мягок, как пшеница. С бешенством твоим наедине я остался. И, как лев, ярится сердце обнаженное во мне. 5 Ты другого ждал? Мой рот болящий чуть ли не с младенчества орет. Он стал раною кровоточащей, горем и бедой из года в год. 9 Горе горлом льется ежедневно. Ненасытный, ты на том стоишь! Только не убить мой рот плачевный, если можешь, — ты его утишь. 13 И когда, отринутые свыше, распылясь среди земель пустынных, из последних выбьемся мы сил, — без свидетелей, один в руинах вновь тогда свой голос я услышу — тот, что изначально ревом был. Старой слыть пришлось ей с давних пор. Но, как встарь, она сюда являлась вечерами. Все вокруг менялось, и ее считали, словно бор, 5 по векам. Она же до зари здесь стояла с неизменной целью, наподобье — старой цитадели, выгоревшей и пустой внутри. 9 А слова, как черные грачи, множились помимо ее воли, вкруг нее порхая вереницей, а потом, летать не в силах боле, забирались под ее глазницы и готовились к ночи. Все услыхали сигнал, словно готовясь к облаве, шелковые расправя флаги. Он в блеске и славе под небом открытым въяве, народ пригласив к забаве, десять наложниц взял. 8 Он их всех, что привыкли к господской скупости в час ночной, жаждой вздымал плотской, как посев яровой. 12 Потом он вышел к совету, ничуть не умален. И слепнули от света, к кому приближался он. 18 И, обгоняя время, он плыл над войском звездой, над копьями всеми взвившись волос копной, не спрятанных в шлеме и давивших на темя тяжестью гиревой — весом с царское платье. 24 Тут, не теряя ни часу, царь повелел Иоаву спасти от расправы красавца, что трясся в гневе, рубя на мясо, дымящуюся массу 30 Давидовых слуг. Потом он исчез куда-то, и вдруг, как звон набата, грянул крик: Он сзади! Он зацепился прядью волос за дерева сук! 36 Был знáком этот крик. Иоав колосса простоволосого, косо висевшего, настиг, пронзил и мимо пронесся, а верные оруженосцы прикончили жертву в миг. Семь дней вычесывали наудачу прах смертной горечи ее и плача осадок из распущенных волос. Потом служанки долго их сушили и мирровым елеем в изобилье их терли — день, другой… И вот пришлось 7 ей, наконец, не званою ко трону войти, как входит смерти обреченный в распахнутый угрозой царский двор, чтобы, опершись на своих служанок, узнать вдали того, кто всех незванных обрек на смертный приговор. 13 Он так сверкал, что вспыхнули рубины на ней и засветился изумруд. И наполняли взоры властелина ее, как алавастровый сосуд, 17 и, вспенясь, перелились через край. А в третьем зале из зеленых плит ее вогнал в истому малахит. И тут подумалось ей невзначай: 21 Как тяжек этот долгий путь с камнями, впитавшими очей державных пламя и страх ее. Она же шла и шла. 24 И трон из турмалина перед ней вдруг вырос, а на нем — гроза царей, как вещь, был въяве. Тут за край стола 27 она схватилась, но служанки все же успели ей помочь, склонясь над нею. Он скипетром ее коснулся шеи. И в ней все озарилось искрой божьей. Проказой лоб его отмечен был, она вползала под его корону, а он как бы над ужасом царил, преследовавшим тех, кто иступленно 5 зловещее свершенье наблюдал над ним, который, подавив желанья, казалось, лишь побоев ожидал; но поднятый бедой на пьедестал, он был неприкасаем в новом сане, нерукотворном, словно идеал. Легенда о трех живых и трех мертвых Охотились с соколом трое господ и встретились с старцем седым. Он велел им идти за ним. Вдруг кони остановили свой ход перед саркофагом тройным. 8 Он трижды вонью пахнул подряд им в рот, им в глаза, им в нос. И знали они: перед ними лежат три мертвых тела, смакуя распад — мерзости апофеоз. 11 Но остался чистым охотничий слух: подбородный ремень был туг. «Они не пройдут никогда сквозь ухо иглы», — прошамкал вдруг старик, их приведший сюда. 16 Еще осязание было у них горячим и сильным, но вот морозом их обдало всех троих, и в лед превратился пот. |
