Она хлопнула по кипе медицинских карт и глянула на акварель с яхтой. «В году всего 365 дней, и я не стану тратить даром еще один из них!»

Мара прошла по короткому коридорчику, стукнула из вежливости в дверь доктора Сили и сразу открыла ее.

Он поднял голову, опешив от неслыханной дерзости: кто ей позволил войти? Толстые губы угрожающе выпятились.

— Доктор Сили! Я увольняюсь.

Дандайамана Дханурасана. На санскрите — позы «натягивание лука стоя». Линдси стояла на одной ноге, одной рукой держа себя за щиколотку, а другой ладонью вниз тянулась к своему отражению в зеркале. Рука твердая и сильная — лазер, а не рука.

Пот стекал ручьем по спине, капал с подбородка, щекотал ладонь, сжимавшую щиколотку. Сказка! У Линдси еще никогда не было ощущения такой юной кожи. Упражнения на равновесие в бикрам-йоге — штука не простая, но прошло всего каких-то два месяца, а она уже потихоньку начала с ними управляться. И падает уже гораздо реже, чем раньше.

— Пинок, пинок, пинок, — говаривал инструктор. — Играйте. Если не увижу, как вы падаете, я буду знать, что вы, ребята, плохо стараетесь.

Все дело в равновесии. Линдси приняла исходное положение. Сердце работало как мотор — ровно, сильно. Такой она теперь себя ощущает. Сильной. Следующее упражнение — «балансирующая палка».

Ее знаменитый обморок и слухи о колдовстве не настолько подмочили ее репутацию в Фонде, как она опасалась. Теперь Линдси занималась подготовкой «тихого» аукциона, который должен состояться осенью. Даже Эвелин Кентвелл простила Линдси за то, что та отключилась в тарелке с ее десертом, и пригласила в организационный комитет по отделке дамской комнаты отдыха в штаб-квартире Фонда. Говорят, когда Эвелин доложили, что Линдси якобы предложила лиловый в качестве основного тона, та не смогла уразуметь — сделано это всерьез или в насмешку над самой Эвелин.

Что до слухов, кое-кто из женщин подходил к Линдси: мол, правда это или нет? И Линдси, к собственному удивлению, не стала все категорически отрицать. Напротив, практически подтвердила.

— Колдунья? Разумеется. Жду не дождусь, когда все увидят меня на моей новой метле от Версаче.

Забавно, что любопытство дам из Фонда было искренним — словно они всю жизнь интересовались колдовством и не прочь сами попробовать.

Глубоко в душе, думала Линдси, каждая женщина знает, что она ведьма. Ну и колдуйте себе сколько влезет. А Линдси решила отказаться от колдовства как способа добиться желаемого. Переворачивая коврик для «растяжки стоя», Линдси глянула в зеркало на свою задницу и осталась вполне довольна. Линдси продолжала следить за весом и делать гимнастику, хотя и не так рьяно, как раньше. Зато добавила бикрам-йогу.

Грета правильно сказала: у мироздания есть чувство юмора. Линдси оно подкинуло послание в виде каламбура: подними задницу! То есть в буквальном смысле. В конечном счете не столько желание, сколько ее решимость помогла ей похудеть. И теперь Линдси ясно понимает, что, если она хочет изменить мир, ей просто надо поднять задницу и действовать — с чикагским Женским фондом или без него.

Линдси встала, широко расставив ноги. Согнулась пополам и, задрав задницу, попыталась коснуться лбом пола. Удивительно нелепая поза, хотя грохнуться физиономией в яблочный торт и носить клеймо ведьмы — тоже не подарок.

Раскинув руки и глядя в глаза своему отражению, Линдси медленно клонилась вперед. «До чего я хороша… Фу!» Как не стыдно думать о самой себе так… хорошо. Ладно, пусть эта мысль будет ее тайной; никто больше не узнает.

Пальцы нащупали пятки, она нагибалась ниже, ниже, ниже. Может, сегодня наконец удастся дотянуться лбом до пола. Линдси с завистью покосилась на соседку. Немыслимо: та умудрилась коснуться икр локтями.

А йога в самом деле обладает живительной силой, даром что пот льет градом. Жарища — ерунда. Линдси готова заниматься бесконечно долго. Она улыбнулась, расслабилась, жжение в растянутых сухожилиях под коленками начало утихать.

И вдруг удивленная донельзя Линдси стукнулась лбом об пол; у нее вырвался смешок. Пот заливал глаза.

Сидя за длинным столом красного дерева, Клаудия наблюдала, как запотевает ее стакан. Перед каждым из присутствующих стоял стакан воды со льдом, и несколько кувшинов были расставлены в стратегически важных местах по всему столу. Капельки влаги росли, росли, сливались с другими, ручейки бежали по стенке стакана вниз, по дороге собирая новых попутчиков. Подставку Клаудии не дали. Ну и прекрасно — пусть заодно обвинят ее и в том, что она им стол испортила.

На Клаудию свалились крупные неприятности. Академия не приветствовала учителей, замешанных в делах, способных принести школе дурную славу. А в жизни Клаудии в последние месяцы дурной славы было хоть отбавляй. Потому Питерсон и звонил ей домой. Хотел со своей «располагающей» откровенностью сообщить, что вопрос о ее сомнительном поведении выносится на повестку дня следующего заседания педсовета.

И вот теперь она присутствует на собственной вариации процесса над Салемскими ведьмами — то бишь на весеннем заседании педсовета Академии.

Но если старейшины Салема положились на слова девочек-подростков, то в Академии обвинители полагались на слова некоего безымянного информатора. А в остальном, похоже, за триста с лишним лет мало что изменилось. Достаточно взглянуть на Марион и ее тупую непреклонность — такая же рукотворная истерика описывается у Артура Миллера в «Тигле».

Педсовет выражал «обеспокоенность», и Клаудии надлежало оправдаться. Она находит подкинутого младенца в школьном туалете, после чего имеет дерзость попытаться взять ребенка на воспитание. Она состояла и продолжает состоять членом книжной группы, в которой (по слухам) практикуется колдовство. Помимо этого, странные сведения поступают из ее класса: под сомнение ставится ее профессионализм как преподавателя, и вызвано это неоднократными ссылками на ее неспособность — или нежелание — писать на доске.

За окнами конференц-зала нежно зеленела юная листва. Кусты сирени, обрамлявшие круглую площадку перед школой, стояли в полном цвету — если бы открыть окна, сюда долетело бы их густое благоухание. Солнце сияло на изумительно синем небе, украшенном кое-где пушистыми белыми облачками. И воздух этим ясным майским утром наконец потеплел, вселяя надежду на скорое лето.

Клаудию слегка мутило. С тех пор как она в туалете глянула на тест и увидела две розовые полоски — они появились в считанные секунды, а не минуты, как значилось в инструкции, — с тех самых пор Клаудия уже не могла списывать утреннюю дурноту на нервы. Она была потрясена. Ее так захватили последние события — потеря Элиота, горькая оплошность с желаниями в Клубе, похищение Джил, а потом и проблемы в школе, — что мечты о ребенке отошли на второй план.

У нее задержка на неделю, а она не заметила! Даже извлеченный на свет божий позабытый листок разлинованной бумаги не сумел ее переубедить — она скорее готова была поверить в то, что отключилась и потеряла целую неделю жизни, чем в такую задержку.

После процедуры с тестом у Клаудии подкосились ноги и голова пошла кругом, пришлось опуститься на унитаз. Кусочек пластика покоился на крышке бачка. Клаудия несколько минут сидела, засмотревшись на две розовые полоски.

Но настоящий шок случился, когда она сообщила новость мужу. Клаудия упаковала тест как подарок, перевязала ленточкой и, сильно нервничая, вручила Дэну, как только он пришел с работы.

Тот округлил глаза на пакетик, а Клаудия нарочно напустила туману.

— Надеюсь, тебе понравится, — сказала она. — Это будет с тобой долгие, долгие годы.

Дэн с опаской развернул презент и покрутил в руках. А когда до него дошло — чуть не задушил ее в медвежьих объятиях. Оторвал от пола, закружил по комнате, но вдруг ахнул и осторожно опустил — видно, перепугался, что навредил ей или ребенку. Он был так счастлив, так взволнован! Чистая радость. Клаудия не знала, какой будет реакция, но такого определенно не ждала. Дэн сказал, что, когда у них забрали Элиота, его отношение к возможному появлению собственного ребенка изменилось.