Как и в прошлый раз, Мара с Линдси сочинили короткое заклинание. В качестве образца взяли заговор из романа «Кухонные ведьмы», который Клуб читал в октябре. Обороты и строй заговора оставили, а слова кое-где поменяли, подгоняя под специфические кошачье-диабетические нужды.

План был такой: сначала искупать Типпи в хранительном белом свете, затем окунуть в исцеляющий зеленый и завершить процедуру омовением в красном (цвет крови, поскольку ни в одной из книг не нашли, какой цвет соответствует поджелудочной железе).

— Переходим к зеленому исцеляющему, — скомандовала Линдси подругам, окружившим увечную свечную елочку. — А теперь красный — цвет силы и энергии.

Чуть погодя они принялись распевать заклинание, сперва запинаясь, но с каждым разом все увереннее и громче.

Мы взываем к древней силе, в этот час и в этот год.

Просим мы, чтоб исцелился наш любимый Типпи кот.

Пусть страдания оставят неповинного кота.

Мы так хотим, да будет так!

Повторяя «кота» и «так», Гейл вскидывала брови — подчеркивала нелепость рифмы. Ее разбирал смех; она прилежно терпела, но пару раз плотину все же прорвало, и Гейл сдавленно хрюкнула, заразив весельем и Джил. Теперь обе, превозмогая себя, сдерживали хохот, что было весьма непросто, поскольку Мара сверлила их злобным взглядом. Ну в точности рассвирепевший терьер.

Закончили заклинание так же, как и в прошлый раз: воздели сомкнутые руки вверх, ощутив ладонями горячую волну.

Когда круг распался, Клаудия наклонилась над столом задуть свечу.

— Постой! — замахала руками Линдси. — Не задувай! Свеча должна сама догореть. А то заклинание не исполнится.

— Ой! — Клаудия отшатнулась. — Прости, я совсем забыла.

— Спасибо вам всем. — Золотистые веснушки ярче вспыхнули на носу и щеках Мары, да еще и красные пятна разбежались по всему лицу, сползли на шею. — Вы меня так уважили, я страшно благодарна! Надеюсь, я вас не слишком затруднила. — Мара нервно хихикнула. — Спасибо.

— Дашь знать, как там Типпи, — сказала Линдси.

— Ну конечно. На следующем же заседании Клуба.

— Кстати! — Гейл взяла со стола свой экземпляр «Дома». — У кого-нибудь еще есть желание обсуждать книгу?

Раздался общий стон.

— В таком случае выберем книгу для следующего заседания. То есть если вы еще намерены прикидываться, что это Клуб книголюбов.

Когда все разошлись, Гейл навела порядок в гостиной. На ковре и темно-зеленой обивке дивана остались крошки, но это подождет до утра. Гейл с ног валилась, а Эмили, ранняя пташка, вскочит в шесть.

Бесформенный комочек, некогда бывший елочкой, одиноко догорал посередине журнального столика. Гейл наклонилась задуть огонь, передумала, отступила.

Сходила на кухню за тарелкой, осторожненько приподняла остаток свечки и подсунула тарелку под него. Растопленный воск чуть было не загасил слабое пламя, но огонек уцелел, и посреди темной комнаты отважно продолжал трепетать маленький кружок света.

Градусник бибикнул мерзко, точь-в-точь как будильник Клаудии. Нарочно придумано, не иначе, — ежеутреннее напоминание о том, что время-то уходит.

Держа градусник на отлете в вытянутой руке, Клаудия прищурилась на мутноватые цифры: 36,3. Черт! Всю неделю треклятая температура была повышенной, и у Клаудии уже затеплилась надежда. Каким бы славным рождественским подарком оказался положительный результат теста на беременность. Вот было бы счастливое завершение долгого года стараний. Клаудия снова уронила голову на подушку, закрыла глаза.

Беспрестанные, но, увы, безуспешные попытки увеличить численность их семейства стали дурно сказываться на самой Клаудии, на Дэне и на их браке. Они чаще цапались в последнее время, хотя по натуре не были спорщиками. Препираться обожают старики, а ей и Дэну до старости еще далеко. По крайней мере, Клаудия так считала — до того, как они решили завести ребенка. Однако, судя по статьям, которые она теперь регулярно штудировала, года через два ей, пожилой тридцатипятилетней женщине, можно будет поставить крест на мысли о ребенке.

Она с завистью смотрела на Гейл и Джона — те без видимых усилий выдавали по младенцу каждые два-три года. Вероятно, ей и Дэну следовало заняться этим раньше, но они были слишком озабочены карьерой. Во всяком случае, Дэн уж точно. Малышка Эмили уже третья у Гейл и Джона. Теперь небось успокоятся. До чего все-таки странно: Гейл — и вдруг мамочка. Да еще какая замечательная мамочка. Клаудия такого и вообразить не могла в тот день, когда рыжеволосая, вся в черном девица в первый раз переступила порог комнаты в общаге. Девица пыхнула сигареткой и вселила в сердце Клаудии благоговение и трепет.

Если на то пошло, первой должна была бы обзавестись потомством Линдси. Эта обожала вести народ за собой, точно наседка цыплят, и вечно нянчила чужих детей. Дело даже не в деньгах — Линдси они не были нужны, как, скажем, той же Клаудии, которая смотрела на своих сопливых подопечных исключительно как на способ прикупить новую пару джинсов. Надо думать, теперь за это и расплачивается — никак не может завести собственного сопливого карапуза.

Хотя у Линдси и Джеймса детей тоже нет. Оттого, наверное, что Линдси чересчур увлечена… чем? Да самой собой. Все эти ее идеи и модные затеи… Неужели она и впрямь полагала, что сможет уболтать их с Гейл на уроки фехтования?

— О чем с утра пораньше призадумалась? — Дэн обнял Клаудию.

Она повернулась к нему лицом, и муж притянул ее к себе.

— Мы столько… мы так давно хотим ребенка, — пробормотала Клаудия, уткнувшись в теплое крепкое плечо. — Я уж иногда думаю… — Она не договорила.

Дэн отвел волосы с ее щеки:

— Я тоже иногда задумываюсь, почему у нас никак не получается, но ведь существует такая штука, как медицинское вмешательство. Об этом мы с тобой еще даже не заговаривали. Зачать ребенка в чашке Петри, конечно, совсем не романтично, но…

— Вообще-то, мне другое покоя не дает. Я все думаю: а если это… ну, знак, что ли? Что нам не суждено иметь детей. Или что мы еще не готовы.

— А по-моему, вполне нормальное дело — чувствовать, что ты не готов. — Дэн лег на спину. — Но мы ведь уже все переговорили: почему хотим детей, почему именно сейчас.

Глядя на профиль мужа, Клаудия вдруг подумала, что мысль завести ребенка не вызывает у него такого восторга, как ей казалось.

Он повернул к ней голову:

— Это просто хандра. Ты ведь терпеть не можешь, когда что-то делается не по-твоему.

Клаудия приподнялась на локте:

— Ты это к чему?

— А что, разве не так? Чуть что не по-твоему, ты ж становишься как… — Дэн помолчал, подбирая нужное слово. — Как нарыв. Не дотронься.

— Как нарыв?

— Ага. Вот, полюбуйтесь! Уж и губы надула.

Клаудия набрала воздуха, готовая к отпору, — и тут обнаружила, что нижняя губа у нее выпятилась.

— Что, с правдой не поспоришь? Твое счастье, что эти надутые губки просто сводят меня с ума! — Дэн перекатился на нее, придавил своим телом к кровати.

А у Клаудии слезы подступили к глазам, обожгли горло. Вспомнилось время, когда желание обрушивалось на них внезапно, как снег на голову, и секс доставлял радость, а не преследовал определенную цель. Она так любит Дэна и так хочет детей от него! Он был бы чудесным отцом. Все дети на него вешаются, обожают, когда он строит им рожи и вытаскивает монетки у них из-за ушей.

Больше всего на свете Клаудии хотелось, чтобы Дэн сам захотел стать отцом.

Он соскользнул на матрас и заглянул в лицо Клаудии:

— Не переживай.

Беспечность, с которой он это обронил, при желании можно было бы принять за безразличие. Но к чему себя накручивать? Пряча влажные от слез глаза, Клаудия прижалась лбом к груди мужа, а тот снова обнял ее и похлопывал по спине. Размеренно, рассеянно. Как младенца — чтобы тот отрыгнул после кормежки.