По залу пронесся едва слышный, но физически ощутимый вздох.

Молли никак не ожидала такого ответа. Она, несомненно, рассчитывала на слезы, мольбы о пощаде, быть может, даже на первую в истории школы попытку отведать рулет с подливкой.

Чего-то подобного в иной момент ждала бы от себя и сама Клаудия. Сейчас же она упрямо двигалась внезапно обретенным курсом.

— Давай уточним. Если я съем это дерьмо, то рискую заполучить в подруги такую сучку, как ты. Хм-м. А второй вариант?

— Заполучить в подруги меня, — услышала она звонкий голос из-за соседнего стола.

Голос принадлежал Линдси Тейт.

Истинные драмы, разворачивающиеся в Академии, всякий раз возвращали Клаудию в отрочество, словно она не в столовую приходила, а на урок, которого нет в расписании, — урок социальной ретроспективы. Клаудия наблюдала за хитросплетениями отношений, гадая, сохранится ли очередная дружба между представителями разных слоев школьного общества. Но это непредсказуемо.

Бывает, человек решит, что ты подходишь ему в друзья, и создается впечатление, что тебе не оставили выбора. Линдси заняла сторону Клаудии, потому что та сумела дать отпор Молли Боннер. В тот день за Клаудию были сделаны два выбора. Она не собиралась восставать против Молли. Само как-то вышло. И с предложением Линдси дружить у Клаудии тоже не было выбора. А что еще ей оставалось? Столовая битком набита школьниками, и каждый только и ждет, чтоб Клаудия с Линдси объединились и задали Молли Боннер перцу. С тех пор вот уже двадцать лет Линдси Тейт-Макдермотт — подруга Клаудии.

Многие друзья (Гейл, например) не переставали удивляться странности их союза. Их отношения не походили на задушевную женскую дружбу; Линдси и Клаудия просто не расходились — и все. Но, как в браке по расчету, когда мужчина и женщина незаметно влюбляются друг в друга и счастливо доживают бок о бок до глубокой старости, время сгладило острые углы их с Линдси дружбы. Теперь они стали настоящими подругами, хотя временами Клаудия все же ощущала холодок некоего подводного течения, которое давало о себе знать язвительным словом или недобрым взглядом. Впрочем, Клаудия не придавала этому большого значения — во всяком случае, не слишком задумывалась, — пока с высоты своих тридцати трех лет не взглянула на разыгрываемое в столовой представление на тему «человек и его положение в обществе».

В Академии деление на группы происходило в основном по финансовому принципу: самые популярные девочки принадлежали либо к семьям старой денежной аристократии, либо к семьям именитых нуворишей. Котировалась также слава — отпрыски артистов и спортивных звезд принимались с благосклонностью.

У них в школе в Форест-Вудз было то же самое, только тогда Клаудия этого не замечала. Денег у всех было больше, чем у ее семьи, а про неоднородность общества она еще понятия не имела. Знала только, что сама обретается в самом низу.

Ее просветили, что Линдси Тейт — внучка одного из наследников аптекарей Тейтов и что ее семья страшно богата, богаче Молли Боннер и ее свиты, оккупировавших лучший стол. Но Линдси организовала собственную группу, не желая искать дешевой популярности Молли, смахивающей на жевательную конфету — сладкую снаружи, пустую внутри, со вкусом, который быстро сходит на нет.

В то время Клаудия считала, что Линдси подняла мини-мятеж, отказавшись занять в обществе место, уготованное ей по праву рождения, и что ее независимость привела к ней сторонников. И только много позже, когда они выросли и жили в городе, Клаудию осенила иная мысль: нет, не Линдси тогда избегала общества.

Повзрослевшая Линдси спала и видела, как бы пробиться в свет, — и не просто в круг таких же, как она, богачей, но в высшее общество. Чтобы рядом с именами других знаменитостей и ее имя мелькало на страницах светской хроники. В колонках Анны Гербер,[11] среди участниц ежегодной весенней демонстрации мод Женского фонда. И т. д. и т. п. Линдси просто в лице менялась, когда кто-либо мимоходом упоминал при ней о приглашении на модный показ, — сама Линдси пока лишь мечтала об этом заветном призе.

В тот день в школьной столовой, услышав от новенькой сердитое «Я не голодна», Линдси решила, что та станет ценным приобретением для ее группы. Но подобный напор, как оказалось, был совершенно не в характере Клаудии, и позже всякий раз, когда Клаудия отказывалась постоять за себя, Линдси не скрывала разочарования.

За «звездным» мужским столом разгорелся бой — ребята обстреливали друг друга из трубочек жеваной бумагой. Клаудия какое-то время наблюдала за ними, надеясь, что битва уляжется сама собой. Не улеглась. И Генри, как на грех, на другом конце зала разбирался с второклассниками, затеявшими ссору, — вероятно, из-за сладкого.

А старшие уже вели огонь по другим столам — по «звездному» девчачьему и по столу изгоев; те готовились дать отпор. Клаудия шагнула в их сторону, мальчишки заметили ее маневр и принялись подталкивать друг друга локтями. Может, теперь угомонятся.

Один из парней (он сидел спиной к Клаудии) как раз прицеливался. Другой, не сводя с Клаудии глаз, наклонился и что-то ему сказал, предупредил, конечно. Тот все же стрельнул и попал в рюкзак на столе изгоев.

— Эй, эй! Ну-ка, прекра… — начала было Клаудия.

Ответный выстрел со стороны неприятелей угодил прямо ей в лоб. Оба стола радостно загоготали.

— Все, успокоились! — отходя, сказала Клаудия.

Но бой и так уже затих. Ничто так не сближает противников, как появление общего врага.

Холст не поддавался. Хоть тресни. Тяжелый, громоздкий — руки отрываются! Совершенно не то, с чем Джил привыкла иметь дело, и терпение ее было на исходе. Этому полотну суждено было стать главным украшением, гвоздем выставки, и ей хотелось сделать его необъятным в буквальном смысле слова. Джил никогда еще не работала с холстами таких размеров, он еле уместился на полу ее студии. Пришлось раздвинуть, рассовать по углам всю мебель. Когда она одолеет эту громадину, надо будет еще повесить ее на заднюю стену, чтоб расписать.

Ползая вокруг холста на коленях, Джил еще раз дернула его и наконец уселась по-турецки, не выпуская из рук плоскогубцев с зажатым в них краем тяжелого холста.

Нет, без помощника здесь не обойтись. Одному человеку не под силу растянуть такой гигантский холст, хотя Джил и предпочла бы управиться в одиночку. Надо позвать кого-нибудь из соседей. Времени это займет немного — всего-то и осталось закрепить в нескольких местах. Ну почему для нее просить о помощи — нож острый? Джил окинула взглядом топорщившийся холст. Если дело и дальше так пойдет, зрители решат, что здесь потрудился зеленый первокурсник. Джил выпустила плоскогубцы и поднялась на ноги.

В холле, куда выходила студия, все двери были закрыты. Не многие могут позволить себе роскошь находиться днем, как Джил, дома. Почти все в это время где-нибудь вкалывают, за исключением супругов-скульпторов из большой мастерской на первом этаже. Искусство — их хлеб. Так и Джил зарабатывает на жизнь искусством. Она только живет за счет своего трастового фонда. Позволяет себе такую роскошь. Джил походя стукнула в несколько дверей и, заранее уверенная в бессмысленности затеи, не дожидаясь ответа, пошла вниз по черной лестнице. Вот незадача. Похоже, и в самом деле ни живой души. Что ж делать-то? Кровь из носу, а сегодня холст нужно натянуть на подрамник и загрунтовать, тогда она сможет начать работать. Чтобы закончить вещицу такого размерчика, потребуется время. Сейчас самое начало февраля, а выставка откроется не раньше третьей недели марта. Вроде бы времени навалом, а фактически — всего шесть недель.

Грета, владелица галереи «Одиннадцатый дом», где выставлялась Джил, соглашалась устраивать выставки только в том случае, если у художников в запасе имелось изрядное количество готовых работ. У Джил они были, но им обеим хотелось еще. Только бы управиться к сроку — тогда Грета отдаст ей весь этаж целиком. Грета в этом смысле щедрая душа. Джил хорошо представляла громадный холст на задней стене галереи — величественный, ошеломляющий, связывающий воедино все остальные картины. Светило, вокруг которого они вращаются.