Не знаю почему, но тогда, прилетев в Москву, я перечитал прозу Лермонтова. И сейчас, два года спустя, я, вспомнив эту историю, решил утром непременно поехать в Тамань.

Я ехал вслед своим воспоминаниям о прекрасном мираже, вслед любви и чувствам, рожденным прозой великого поэта, в места Лермонтова — Печорина, контрабандиста Ян-ко, его подручного мальчишки, той таинственной красавицы… в Тамань. И еще я ехал, чтобы именно там, не зная почему, дочитать до конца историю Лены и Александра.

На следующий день, прибыв в Тамань, вдоволь нагулявшись по его старым узким переулкам, надышавшись таманским ветром, попив фанагорийского вина и купив у местных мальчишек кулек с сорванной при мне шелковицей, я устроился с удобством на обрыве на краю Керченского пролива. Обрыва, на котором слепой мальчик, рожденный пером Лермонтова, словно всматриваясь в туманную даль, ждал скрипа весельных уключин контрабандиста Янко, и я, предвкушая дальнейшее чтение, открыл новую страницу пожелтевшей тетради.

Летние каникулы — это такое время, которое все люди вспоминают с теплым ощущением детства. Но мне вспоминать детство было еще рано, и я мечтала о будущем. Хотя мечтания мои были бесполезными и ни к чему не приводили. Как я ни пыталась поскорее повзрослеть, Надеждин все равно «взрослел» вместе со мной и, как ни старайся, он все равно на девять лет меня старше как был, так и будет всегда.

Все лето родители мои суетились с отпуском, а когда оказалось, что отпуска не будет, они решили отправить меня с одним папиным сотрудником. Он ехал со своей женой и сыном в Гагры. И я поехала. Познакомилась я с ними только в поезде. Его сыну 19 лет и он учится на втором курсе в МГИМО, и как бы вы думали его зовут? Ну, конечно же, Рома. А как же еще, это прямо наваждение на меня какое-то с этим МГИМО. Да, да. Это был тот самый Рома. Я его сразу узнала, и он меня тоже. Но, черт возьми, этот Рома оказался благородным и славным малым. Он не стал меня позорить перед своими предками и выдавать им историю нашего знакомства, когда я представилась ему студенткой.

Он дождался ночи, и когда мы вышли с ним в тамбур, он начал свой допрос. Ну, мне больше ничего не оставалось делать, как во всем откровенно признаться. Признаться, что я перешла в десятый класс, что мне семнадцатый год пошел, что я комсомольский лидер в школе и что собираюсь в МГИМО. Но кто бы мог подумать! Мое чистосердечное признание не расстроило его, а совсем напротив — очень обрадовало. Его очки в серебристой оправе радостно поднялись, и он расплылся в уже знакомой мне улыбке.

Всю ночь мы простояли в тамбуре, и Роман все лип ко мне с вопросами. Затем весь день и последующую ночь он не мог успокоиться и рассказывал взахлеб, как он каждую неделю ходил в МИРЭА и искал меня во второй группе ЭОТ. Потом он подумал, что я из МГИМО, и облазил весь институт. Как он потом мучился и страдал, не найдя меня нигде. И вдруг такая встреча. О боже, если б кто мог знать, как это было мучительно, выслушивать его бредни, когда ты вторые сутки не смыкала глаз. Но он это не понимал, и сам почему-то спать не хотел.

Слава богу, когда мы сели в такси, нас разделила его мама, Татьяна Александровна. Замечательная женщина. Всю дорогу в такси она молчала, словно понимала, что мне нужно отдохнуть. И я спала как убитая, обдуваемая теплым, морским ветерком. Мне снова снился Надеждин. Его галстук, красный с белым, развевался на ветру, Саша то с укоризной надвигался на меня, то с улыбкой удалялся. И так было на протяжении всего сна. В конце сна он взял меня за руку, и… я проснулась и увидела эту надоедливую физиономию в очках с серебристой оправой. Рома держал меня за руку и зверски улыбался, приглашая выйти из машины. Я выдернула руку и, спотыкаясь, вылезла из такси. Когда поднималась по уже знакомой мне лестнице пансионата «Солнечный», меня кидало из стороны в сторону, так как я шла с полузакрытыми глазами и никак не могла проснуться. Еще, как назло, наш номер оказался кем-то занят. Я как во сне слышала, что Рома и его отец с кем-то ругаются и просят освободить номер. Проблема разрешилась, когда Татьяна Александровна сообразила сказать, что мы с Романом молодожены в свадебном путешествии… номер сразу же освободили. Вдруг я услышала чье-то недовольное ворчание на иностранном языке, мне показалось сквозь дрему, что это был голос Надеждина. Я резко открыла глаза и в тумане уходящего сна увидела какого-то смуглого, как араб, иностранца. Своими огромными белыми глазищами он вылупился на меня. Потом безнадежно повернулся и побрел прочь.

Наконец меня растормошили окончательно. Передо мной предстал просторный светлый номер. В нем было две кровати, покрытые тигровыми покрывалами, две тумбочки со светильниками, журнальный столик со свежими газетами, два кресла, телевизор, душ и, конечно же, лоджия. Великолепная широкая огромная веранда с видом на море и на окружающий лес из огромных вековых сосен.

Я набрала полную грудь свежего влажного морского воздуха, повернулась, чтобы вернуться в комнату, но так и застыла. Передо мной опять была эта майская физиономия с очками. Он сиял как медный таз. Я выпустила набранный в легкие воздух, который уже достаточно наполнил мою кровь кислородом, а сам насытился углекислым газом, отстранила Рому, вошла в комнату, села в кресло и взяла газету в руки. И тут он произнес свой краткий монолог.

— В этой комнате будем жить мы с тобой, как молодожены в свадебном путешествии. Это номер люкс.

И Роман обнажил свои очаровательные желтенькие зубки.

Господи, я и не знала, что МГИМОшники могут быть такими занудами. Я резко встала и хотела выйти из номера, но он схватил меня за руку.

— Да я же пошутил. Здесь вы будете жить с мамой. А мы с отцом в соседнем номере. Ну, не обижайся…

Во мне кипела злость, я отвернулась и вышла.

Нажав кнопку лифта, тут же вспомнила, что поднимались мы по лестнице. А значит, лифт не работает. Рядом висело объявление, что лифт включат в двадцать один ноль-ноль, мои часы показывали двадцать пятьдесят. На улице уже было прохладно, и я решила пойти и одеться потеплее.

Пока я надевала свой красный спортивный костюм, как раз прошло десять минут, и лифт включили. Лифт был снабжен телефоном и огромным зеркалом. Я ехала в лифте и прихорашивалась. Во время сна в такси мои волосы изрядно примялись, и я решила, что нужно их вымыть и высушить феном, чтобы они вновь стали пышными. Пока об этом думала, лифт доехал до первого этажа и мягко открыл двери. На меня пахнуло морем. Решив посидеть на скамеечке, я отправилась налево, но тут же увидела того самого иностранца из нашего номера, он сидел ко мне спиной в каком-то алом джемпере и почитывал «Morning Star». Мне не хотелось с ним встречаться, и я решила пройтись по набережной.

Я повернула направо и пошла к набережной. Надо же, иностранцы какие наглые, а? Занял один целиком весь номер-люкс и еще выходить не хотел. Думает, раз иностранец, так ему все можно. А потом еще приедет туда к себе и будет рассказывать, как в СССР принижают иностранцев. Но тут ход моих мыслей прервал до тошноты знакомый образ, сидящий на лавочке в белых шортиках, в белых кроссовках с белыми носочками и в зеленой майке. Образ этот вызывающе сверкал очками, глядя на закат. Я, как по команде, повернула подобно солдату налево и замаршировала по третьему варианту маршрута, прямо к морю.

Розовое от заката небо, огромный полушар садящегося солнца, дорожка на глади моря — все это было так захватывающе прекрасно. И только одно портило картину. Черное пятно компании пьяных грузинов справа от меня. Я стояла на берегу, любуясь красотой вечернего моря, и ожидала того, что обычно бывает в таких случаях. Какой-то грузин с огромным носом и маленькими глазками, пошатываясь, подошел ко мне.

— Какой симпатичный девушка! Присоединяйтесь к нам. Может, в бар сходим?

Я уже была готова соответствующе ответить, но тут мне в голову пришла гениальная мысль, которую мы с подружкой уже обсуждали, но не рисковали применить на практике из-за еще недостаточных знаний, приобретенных в школе. Я сделала непонимающее лицо и сказала: «What did you say»?