С тех пор прошло две недели. Брычков жил у Владикова, который купил ему приличный костюм и кормил его. Он сам долго бедствовал, знал, как тяжело жить в чужой стране, и принимал близко к сердцу тяготы других людей. Со скорбью смотрел он на Брычкова, которого судьба так рано толкнула на путь нужды, невзгод, борьбы с предрассудками и равнодушием общества — путь, на котором и самые сильные натуры лишь редко могут устоять на ногах и часто, обессилев, падают в грязь.

Однажды, когда Брычков сидел один, кто-то подошел к двери и, не постучавшись, с силой распахнул ее и ввалился в комнату.

То был Македонский.

— Здравствуй, братец! — заорал он и, бросившись к Брычкову, расцеловался с ним. — Где только я не искал тебя целых два дня, а ты здесь нежишься в тепле, словно кошка, а о других и не думаешь… Низкий тебе поклон от Хаджии…

— Как, разве его уже выпустили? — спросил Брычков, обрадованный и взволнованный.

— Выпустили, то есть это я его выпустил позавчера, и сейчас он, живой и здоровый, сидит и читает твои поэмы в нашей лачужке… Черт побери, — проговорил Македонский, оглядывая комнату, — твой разбойник Владиков живет не хуже помещика… а мы там дрожим от холода, словно неоперившиеся цыплята… Но все равно… хорошо, что он хоть тебя приютил… Твое здоровье не вынесло бы румынского холода и румынского голода… Ну как, хорошо тебе здесь, а? Постой, давай поглядим, что имеется у твоего чревоугодника Владикова? Нет ли тут какой-нибудь колбаски с перчиком…

Македонский подошел к стенному шкафу и, недолго думая, открыл его. А как только достал оттуда большую свиную колбасу, вытащил с кровожадным видом длинный нож и принялся запихивать себе в рот толстые ломти…

— Да ты не хуже дикаря чуешь добычу носом, — с улыбкой заметил Брычков, — смотри только не уничтожь ее всю… А то у тебя брюхо лопнет.

Македонский ожесточенно уплетал колбасу, время от времени подкручивая усы.

Но вот он снова сунул руку в шкаф, извлек оттуда бутылку вина и, жадно припав губами к горлышку, выпил ее одним духом.

— Ты ешь и пьешь, словно Королевич Марко на свадьбе… Только знаешь что? Ты сам уж и отвечай перед Владиковым. Ну, где же ты до сих пор скитался?

Македонский доел последний ломтик похищенной колбасы, отер платком усы и губы, заткнул нож за красный кушак и сказал:

— Откуда я пришел, спрашиваешь? Пришел я из-под Богдана… А почему пришел — потому, что проклятые мамалыжники уволили меня со службы посреди зимы.

— Уволили тебя?

— Скажи лучше — выгнали, как бродягу.

— Опять ты что-то натворил, Македонский, совершил какой-нибудь «молодецкий подвиг». А знаешь, возможно, что у нас тут скоро начнутся славные дела… В Болгарии ведь уже готовятся. Надо и нам пораскинуть умом… Понимаешь?..

— Ура! — заорал Македонский.

— Нам нужно организовать чету, нам самим… Богатеи противятся, но мы и без них обойдемся… Понимаешь?.. Эта чета пойдет через Сербию…

— Браво, Брычков! Я сразу сказал, что из тебя выйдет славный хэш! Браво! В Сербию пойдем, конечно, через Сербию будем проходить. Ведь эти псы агарянские и птице не дают перелететь через «тихий белый Дунай», как ты его называешь в своей книжке… Да, за это придется выпить еще бутылочку…

Он схватил другую бутылку и крикнул:

— Да здравствует свобода!

И выпил все вино до капли.

Брычков покатывался со смеху.

— Ты с твоим дьявольским голодом и жаждой чего доброго уничтожишь продовольствие всей четы. Воздерживайся, Македонский! Помнишь? Ведь твой тезка Александр Македонский умер от невоздержания.

— Ну, значит, я умру, как умирают великие люди. Ты, братец, понятия не имеешь — что это значит поститься пять дней кряду, словно святой Иван Кукузель… Вот уж можно сказать, что если б я умер в один из этих дней, так обязательно попал бы в рай.

Дверь тихонько открылась, и вошел Владиков.

— Хо-о-о, Македонский! Добро пожаловать! Где ты пропадаешь?.. Прямо «Вечный жид»{22} какой-то! — И Владиков горячо пожал руку товарищу, но Македонский этим не удовольствовался и трижды поцеловал его в губы.

— Эге! Да ты уже где-то подвыпил. Ну, как дела? Что нового?

— Низкий тебе поклон от всех молдаванских евреев! Слушай, Владиков! Я готов. Брычков рассказал мне про новый план, и я его одобряю… Лучше всего — через Сербию…

— Садись, садись, давай поговорим об этом! — сказал учитель и сел, расставив ноги, на стул перед печкой, в которой буйно пылал огонь.

Но, заметив, что дверца стенного шкафа открыта, а в шкафу пусто, он обернулся к новому гостю и полушутя-полусердито крикнул:

— Слушай, человече! Ты опять меня обобрал!

— Да здравствует коммуна! — заревел Македонский, а глаза его горели и метали молнии.

Владиков вынул из внутреннего кармана уже распечатанное письмо, внимательно перечитал его, сложил и снова спрятал, потом посмотрел на Брычкова, а с него перевел глаза на Македонского и сказал серьезным тоном:

— Вчера пришло второе письмо из Бухареста. Там наши деятельно работают; решили, что этой весной необходимо отправить чету в Сербию. Надо всерьез взяться за дело. Панайот сам собирается приехать в Бухарест. Нельзя больше допускать, чтобы народ в Болгарии беспробудно спал. Ни в коем случае. Ты, Македонский, перестань шляться — ни шагу из Браилы. Ты нужен здесь.

Македонский посмотрел на Владикова с удивлением. Его как будто обидели слова учителя.

— Шляюсь я или не шляюсь — это мое дело, — проговорил он довольно хмуро. — Скажите, чего вам от меня нужно. Хотите — приведу Митхада-пашу, связанного по рукам и по ногам… Македонский бежит от голода, но не бежит от смерти. Если вы этого еще не поняли, тем хуже для вас.

И Македонский в гневе стал крутить себе усы.

— Не ерепенься, — серьезно ответил Владиков, — дело важное. Нужно собрать всех ребят и в Браиле и в ее окрестностях, чтобы они присоединились к другим, которых собирают в Бухаресте. Македонский, эта работа как раз для тебя.

— Ладно! Я их соберу и один поведу куда требуется, — сказал Македонский, польщенный миссией, которую на него возложили.

— Значит, ты берешь это на себя, Македонский?

— Конечно.

— А средства откуда получим? — спросил Брычков.

Владиков задумался.

— Об этом в письме не пишут. Черт побери! А в самом деле, кто нам даст средства на то, чтобы прокормить и одеть ребят?..

Македонский напустил на себя таинственный вид и проговорил многозначительным тоном:

— Средства на такие дела не даются, но берутся…

Владиков вопросительно посмотрел на него.

— Я тебя не понимаю…

Македонский нахмурился.

— Если не понимаешь, значит думаешь, что я пьян и сам не знаю, что болтаю…

И, сунув руки в карманы, Македонский сел в угол и совсем приуныл.

Впрочем, так было всегда: всякий раз как он выпивал, у него после первого буйного взрыва веселости наступало угнетенное состояние духа. Так уж он был устроен. Зная это, Владиков перестал обращать на него внимание и заговорил с Брычковым.

Все трое сидели в комнате учителя до вечера. Разговаривали только о новом плане. Македонский, несколько отрезвев, принялся подкреплять доказательствами свое утверждение, что деньги не даются, но берутся… Впрочем, собеседники не пришли ни к какому решению. Но вот Владиков ушел в театр, — одно болгарское семейство пригласило его в свою ложу. Македонский и Брычков остались одни. Они разговаривали еще долго. В конце концов Брычков лег спать и заснул. Македонский все сидел у огня, стиснув голову руками, как человек, который борется с какой-то неприятной мыслью. Так он просидел до полуночи. Потом встал, взглянул на Брычкова, который спал глубоким сном, тихо сказал ему «спокойной ночи» и вышел на цыпочках.

Когда Брычков проснулся утром, он с удивлением увидел, что Владиков, уже одетый, ходит по комнате, смущенный и расстроенный.

— Брычков! — сказал он, подойдя к лежащему приятелю. — Тут у нас ночью случилось происшествие…