Наречённый Мишей Хлобыстов покачал головой.

— Ты ж не на производстве пьёшь, правильно?

— Ясное дело.

— Значит, конец. И точка. И всё. И будь здоров.

— Главное дело, — взорвался Утехин, — если вы, говорит, не прекратите это безобразие, нам придётся расстаться.

Он стёр рукавом слезу и грохнул по столу.

— Ты не расстраивайся. Давай выпьем. — Хлобыстов налил Утехину. — В случае чего оформляйся к нам в ателье. Подучишься и будешь работать как человек.

Не могу я в сапожники идти, — скорбно сказал Утехин, у меня среднее техническое образование. Знаешь что, Вася, давай куда-нибудь уедем от начальства.

— Куда?

— В Курск.

Договорились. Тем более Курск моя родина. Я сам в Краснодаре родился. Сядем на поезд и уедем. Пусть Егоров рыдает, волосы на себе реет, что такого работника потерял.

— Не Егоров, а Тарасов.

Они чокнулись и выпили.

У тебя Тарасов, у меня Егоров. Директор ателье. Только от него и слышишь: «Хлобыстов, ты мне план срываешь!.. Хлобыстов, ты не нынче-завтра алкоголиком заделаешься!» Что твой начальник, что мой директор — одного поля ягоды. Поехали, и конец. И точка. И всё. И будь здоров.

На Казанском вокзале, куда приятели прибыли на такси, билетов в Курск почему-то не оказалось. Пришлось тут же изменить маршрут.

— Поедем в Раменское, — сказал Хлобыстов, — тоже будет неплохо…

Стоя в вагоне электрички, Утехин и Хлобыстов, с трудом сохраняя вертикальное положение, нежно смотрели друг на друга и порывисто обнимались.

В вагоне было по-субботнему тесно. Нагруженные корзинками и свёртками москвичи торопились за город, на дачи.

Утехину опять стало грустно, и он предложил спеть. Его дружок не возражал, и они запели. Громкий дуэт их не отличался стройностью. Видимо, сказывалось отсутствие школы. А может быть, виною этому было то, что Утехин пел «Спи, моя радость, усни», а Хлобыстов «Из-за острова на стрежень». На этот разнобой в репертуаре указал сотрудник железнодорожной милиции, который к полному удовлетворению слушателей высадил солистов из вагона.

Оставшись на платформе, Утехин плюнул вслед ушедшему поезду, а Хлобыстов выразил своё неудовольствие в таких непарламентских выражениях, что, будь они услышаны милиционером, ателье «Ремонт обуви» надолго лишилось бы одного из своих сотрудников.

Шатаясь по платформе, приятели завернули в буфет, взяли ещё по стопке и по кружке пива. Потом Утехин купил в киоске все шесть экземпляров книги «Спутник ветеринарного фельдшера». Три книги он вручил Хлобыстову, две оставил себе, а одну решил преподнести ожидавшей поезде даме в соломенной шляпе. Однако дама от подарка почему-то отказалась и, отбежав в сторону, всплеснула руками.

Боже мой, еле на ногах стоят. И ведь, наверно, оба семейные. Позор!..

Прочитав название станции — «Быково», Хлобыстов обрадовался.

— Друг! — закричал он. — У меня ж тут зять живёт, в Быкове. Сейчас зайдём к нему, выставим его на пол— литра.

— Нет, — неожиданно заартачился Утехин, — не пойду я к твоему зятю. Не нуждаюсь. Я сегодня зарплату получил.

Пошарив в карманах, Утехин пожал плечами. Странно — столько было днём денег — и где они? Осталась самая малость.

Адреса зятя Хлобыстов не знал. Он смутно помнил, что тот живёт где-то здесь, в Быкове.

Держась за Утехина, Хлобыстов повёл приятеля в неопределённом направлении.

Спотыкаясь о корневища сосен, пугая громким пением дачников, оба шагали по просеке, смело форсируя лужи.

— Ты дороги не знаешь, — заметил Утехин, ударяясь в темноте о сосну, — дурак ты, вот ты кто!

— Знаю, будь спокоен, — сказал Хлобыстов и тут же рухнул в лужу, увлекая за собой Утехина.

— Это какая река? — осведомился Утехин, делая безуспешную попытку выбраться на сушу.

— Лично я не знаю. Зять знает.

Они поплелись дальше.

— Вася, давай загорать, — предложил Утехин, стаскивая с себя пиджак.

Ночью загорать вредно, — авторитетно заявил Хлобыстов.

Освещённое луной, в стороне сверкнуло зеркало пруда.

Давай искупаемся, подал идею Утехин и, сев на землю, снял туфли.

Хлобыстов взял утехинские туфли, окинул их профессиональным взглядом и бросил их в пруд

— Барахло это. Понятно?… Я тебе завтра новые сделаю.

Утехин сказал «большое спасибо», махнул рукой и, не раздеваясь, полез в пруд.

— Утонешь, чёрт окаянный, — покачнулся Хлобыстов и, сняв полуботинки, небрежно швырнул их в воду. Потом, подумав, туда же бросил и кепку.

— Купайся скорей, а то зять спать ляжет.

— А мы его разбудим, — вылезая на берег, сказал Утехин, — скажем: вставай, встречай дорогих гостей!

Сразу за прудом начиналась улица. В густой зелени стояли аккуратные дачки. Откуда-то доносились звуки рояля.

— Где твой зять живёт? — властно спросил Утехин. Продрогший, грязный и босой, похожий на водяного из детской сказки, он шёл, цепляясь за заборы, провожаемый заливистым лаем собак.

Хлобыстов изрядно осовел и устал. Ткнув пальцем в сторону, он сказал:

— Всё. Вот она, дача. Дальше не пойдём. Конец.

— Тогда споём, чтобы зять был в курсе дела, — сказал Утехин и лихо затянул:

— Ты жива ещё, моя старушка…,

Хлобыстов подхватил тенором:

— Жив и я, привет тебе, привет.

На террасе появились люди. Послышался встревоженный женский голос:

— Сева! Запри калитку. Николай!..

— Руки вверх! — не своим голосом заорал Утехин. — Руки вверх, гости пришли!

— Караул! — завизжал Хлобыстов. — Спасайся кто может!

С террасы по лесенке спустился плечистый человек в полосатой пижаме.

— Кто тут хулиганит? — спросил он строго и до удивления спокойно.

Утехин замер. Какой знакомый голос! Неужели эго он — Тарасов, начальник главка!.. Он. Он самый!

— Виноват, — закрывая лицо рукой, пролепетал Утехин, — ошибка, не туда попали… И, подавшись назад в темноту, поволок за собой Хлобыстова.

Наступая босыми ногами на колкие сосновые шишки, не чувствуя боли, не видя ничего вокруг, Утехин тащил за собой собутыльника и лихорадочно думал: «Узнал он меня или не узнал? Узнал или не узнал?»

Утехин проснулся рано утром в поселковом отделении милиции. Тупо оглянувшись по сторонам, он по— тёр ладонью лицо. Где он? Куда он попал? Кто этот тип на соседней койке? Какой сегодня день? Среда, а может быть, воскресенье? Да, воскресенье. Значит, вчера была суббота. А что вчера было?…

В комнату вошёл лейтенант милиции, свежевыбритый, в сверкающем белизной кителе. Брезгливо поморщившись, он распахнул окно и достал из ящика стола бланк протокола.

С трудом приходя в себя, Утехин виновато посмотрел на лейтенанта, потом взглянул в окно.

За окном синело небо… На ветках качались паутинки, лёгкие и блестящие, словно сотканные из дюраля. Наперебой щебетали птицы, и голоса их показались Утехину строгим, нескончаемым милицейским свистком.

Лично сам я работаю продавцом в мебельном магазине. В каком именно, не имеет значения.

Что я могу сказать про свою работу? Работа у меня исключительно нервная. Почему? А потому что всё население только и делает, что ходит к нам в магазин с целью приобресть мебель. Один придёт, увидит столик для телевизора и на нём бирку «продано», скажет: «Ах, как жаль, что уже продано!» Поглядишь на такого покупателя и тихонечко скажешь: «Сделаем». Выпишешь ему столик и в итоге имеешь благодарность. Я тебе, ты мне. Нормально, спокойно, по потребностям.

Но не все такие культурные бывают посетители. Другой увидит бирку «продано» и сразу такой шум подымает, просто кошмар: «Кому продано? Когда продано? Только что было не продано, а сейчас уже продано. Где директор? Где у вас жалобная книга?»

От таких ненужных криков к концу рабочего дня просто-таки звереешь и на людей начинаешь кидаться на нервной почве.

Аккурат на прошлой неделе в пятницу заявляется покупатель. Здоровый такой, в очках. Гляжу — ходит, смотрит, пальцами до мебели касается. Я, конечно, на него ноль внимания. Зачем он мне нужен? А он углядел полку комбинированную румынскую и ко мне: