Во вторник Манякина пригласил начальник и тоже поинтересовался, что за интервью он дал представителю газеты. Сперва Манякин смущённо разглядывал свои руки, но потом разъяснил, что никакое это но интервью, а просто отдельные его мысли, записанные корреспондентом.

Уже на следующий день Манякин заметно преобразился — стал серьёзней и значительней. Лицо его обрело усталую озабоченность, а взгляд углублённость. Манякин, конечно, отлично понимал, что ничего такого особенного в интервью сказано не было, но сам факт публикации его в газете безусловно заслуживал внимания общественности.

В четверг в обеденный перерыв в буфете появился Юрцев. У него было лицо, какое бывает у человека, сделавшего великое открытие.

— Товарищи! — сказал он, подходя к столику, за которым сидел и Манякин. — Имею важное сообщение. — Он подтянул стул и сел на него верхом, — Взял я сегодня из ящика грушу, и, можете представить, она была завёрнута в обрывок той же самой газетной страницы. В конце интервью Манякин предстал перед нами, можно сказать, во весь рост и, что интересней всего, совсем в новом качестве. Действительно, мало мы знаем друг друга. Попросим Манякина достать из кармана свой исторический обрывок газеты, если он у него с собой, и прочитать вслух самую последнюю фразу…

— Хватит, — возразил Манякин. — Мне кажется, там всё ясно.

Пожав плечами, Манякин достал из кармана аккуратно сложенный обрывок газеты и прочитал:

— «Помолчав, словно бы стесняясь своей откровенности, М. смотрит на море, на щедрое южное солнце и вдруг встаёт. Отряхнув и лёгким движением поп…»

— Стоп! А теперь слушайте дальше, — сказал Юрцев: — «…и, лёгким движением поправив причёску М. улыбнулась и побежала к морю…»

— Что, что? — спросила Нина Астраханская. — Побежала?

— Да. Она весело побежала к морю, — повторил Юрцев. — Но это ещё не всё. Слушайте дальше. «Я посмотрел ей вслед. В памяти моей надолго остался светлый образ М. — отличной производственницы, прекрасной спортсменки и молодой матери. Удачи вам, счастья и хорошего отдыха!..»

— Погодите, погодите, кому «вам»? — спросил Ростислав Иваныч.

— Будем считать, что Манякину.

— А при чём здесь молодая мать?

И тут наступила пауза.

Первым её нарушил Манякин:

— Ну что, здорово я вас разыграл?

— Море смеялось, — сказал Юрцев. — Заседание продолжается. Мы будем все как один есть котлеты. А молодой матери самое время идти кормить ребёнка.

— Не остроумно, — сказал Манякин, вставая, и, уже уходя, бросил: — Если вы шуток не понимаете…

У нас в конторе работает некий Плешаков, Это по вольно-таки молодой человек с высшим образований ем Я не знаю, чего он там кончал, но дело не в этом Как сейчас помню, седьмого октября Плешаков объявил, что у него имеется новейший аппарат отечественного производства, который способен а точности определить, когда человек говорит правду и когда заливает. Если человек не врёт, аппарат молчит, но стоит только человеку отклониться от истины, аппарат подаёт сигнал при помощи зуммера — ту» ту, Люди слышат сигнал и понимают, что имеет место тот или иной процент брехни.

Конечно, Плешакову большинство не поверило, А один наш сотрудник сказал, что нечто подобное он уже слышал, что существует где-то за рубежом так называемый детектор лжи. Плешаков сказал, что это совсем другое дело. Детектор выявляет нервные импульсы, а его аппарат выявляет сдвиги в системе звуковых выражений. Это я по памяти повторяю, за точность не ручаюсь.

Прошло два дня, и Плешаков принёс на работу свой аппарат. Установил и говорит; «Сейчас я его вам продемонстрирую в действии. Кто желает что-нибудь сказать?» Я первый вызвался, спрашиваю: «Можно мне?» Плешаков говорит: «Прошу!» Тогда я говорю: «Сегодня среда, десятое октября». Аппарат молчит, потому что я правду сказал. Тогда я подумал и говорю; «Торпедо» вчера выиграло у «Спартака» со счётом четырнадцать — ноль». Только я это сказал, аппарат сразу — ту-ту, Значит, неправда.

После такого опыта все очень заинтересовались аппаратом. Начался как раз обеденный перерыв, но в буфет никто не ушёл, все включились в проверку.

Плешаков говорит: «Прошу не высказываться хором, а то аппарат перегреется и начнёт буксовать».

И тут начали мы в порядке очереди подавать реплики по линии работы, и по личным вопросам.

Один товарищ из бухгалтерии по фамилии Швец говорит: «Рабочий день у нас начинается в восемь тридцать». Аппарат молчит, поскольку всё правильно.

А Швец продолжает: «Я, например, на работу не опаздываю». Аппарат — ту-ту. Кругом смеются, но пока что особо не удивляются: и без аппарата все в курсе — кто опаздывает, а кто не опаздывает. Когда народ засмеялся, Швец говорит: «Это сигнал был насчёт той пятницы, у меня была уважительная причина, я жену провожал в больницу». Аппарат — ту-ту. Швец уточняет: «Верней сказать, в поликлинику». Аппарат опять — ту-ту. Швец помолчал, потом говорит: «А до поликлиники я её проводил на рынок». Аппарат молчит: значит, теперь всё правильно.

Тогда один наш товарищ из производственного отдела говорит: «Мало мы друг друга критикует, а самокритика— большая движущая сила». Опять аппарат молчит — всё правда, так оно и есть.

Тогда, думаю, и мне тоже пора сказануть по линии критики. Я говорю: «Несмотря на то что я недавно работаю, я уже полюбил наш коллектив, потому что он сплочённый и трудолюбивый». Аппарат: ту-ту. Я говорю: «Безусловно, имеются отдельные товарищи, которые в рабочее время решают кроссворды и болтают на разные темы». Аппарат молчит. Не сигналит. А я говорю: «Таких у нас один-два, не больше». Аппарат — туту. «Ну, не один-два, ладно, пусть четыре-пять». Аппарат— ту-ту. Тогда я говорю: «Скажем прямо, таких работничков у нас пока что хватает». Аппарат молчит и этим подтверждает мои слова.

Я думаю, чего бы мне ещё сказать, и как раз в эту минуту отворяется дверь и входит наш директор. Огляделся и спрашивает: «Собрание в обеденное время?… Что тут у вас происходит?» Швец говорит: «У нас тут происходит испытание интересного аппарата».

Директор спрашивает: «Что за аппарат?»

Вижу, Плешаков с ответом не торопится, я даю краткое пояснение.

Директор, как и мы вначале, не поверил, говорит: «Кто-то решил над вами подшутить».

Тогда Плешаков говорит: «Вы так думаете? Если хотите, Антон Поликарпович, можете тоже принять участие в испытании. Скажите что-нибудь».

Директор говорит: «И скажу. Мне кажется, дорогие товарищи, что, находясь на работе, каждый должен заниматься своим делом. Прав я или нет?»

Аппарат молчит.

Директор спрашивает: «Почему же ваш аппарат не реагирует на мои слова?»

Плешаков ему говорит: «Молчание— знак согласия. Аппарат с вами абсолютно согласен»,

Директор улыбается: «И правильно. Разве можно с руководством не соглашаться?»

Плешаковский аппарат молчит, и весь наш аппарат тоже молчит, но каждый, по глазам видно, про себя думает: когда же будет «ту-ту» в отношении директора?…

И, как бы угадывая это наше желание, Плешаков говорит: «Антон Поликарпович, вы вчера назначили мне явиться к вам сегодня в десять утра, а сами приехали в полвторого. Правильно?»

Аппарат молчит, и директор молчит, потом всё же отвечает: «Дело в том, что я был на совещании в главке».

И тут аппарат исполняет — ту-ту.

Все молча переглядываются, а Швец говорит: «Я тоже сомневаюсь, что это серьёзный аппарат. Лично я больше верю Антону Поликарповичу».

Директор говорит: «Если я сказал, что был в главке, значит, я был в главке».

Аппарат — ту-ту.

Директор маленько покраснел и говорит: «Любим мы заниматься пустяками. Не знаю, как вы, товарищи, а я жалею о каждой потерянной минуте, потому что для меня весь смысл жизни в работе, и только в работе».

Мы глядим на аппарат, но он молчит.

А директор приободрился, поскольку техника на его стороне, и произнёс небольшую речь о трудовой дисциплине. И пока он говорил, аппарат не гуднул ни разу.