Витек улыбался.
После мгновения подавленной тишины Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем «Да достал!!!» ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала, явив Витьку его собственное отражение.
Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало.
Зеркальный тоннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились, и, наверное, это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение.
Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтыми и подгнившими, половина их вовсе исчезла. Серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще, кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы, сжал кулаки и заорал бешено:
— Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!!
Глаза-плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел.
Звон повторился, только на этот раз он не был таким нежным — просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки, Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что еще сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство!
Перед ним лежало старое пыльное зеркало, то самое, что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным — слепым оком, без сверкающей роговицы стекла.
А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрыто засохшими кровоподтеками и искажено страхом и болью.
— Витек, — сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, — оно все-таки отпустило тебя.
Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре, был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, и, в сущности, был ни в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот — неужели и сам Василий раньше выглядел так же?
Все так же сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза — на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец-то отдых!
— Его надо похоронить, как человека, — сказал Василий, ни к кому не обращаясь.
— Не знаю, как у тебя это получилось, — сказал, Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, — но это было круто.
А Влад Сергеев ничего не сказал — он приходил в себя.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
— Ну, — спросил Дивер, — что скажешь хорошего?
— Ничего, — ответил Мельников, — хорошего — ничего. Разве что видел я его.
— Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?
— Он! На заднем стекле надпись.
Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четыре стула и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт-арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой.
— И где же?
— Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать, не меньше. Третий раз выехал в город и, может быть, вернулся — мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали.
— А он?
— Ну, он-то раньше уехал.
— Что он там забыл на этой свалке? — спросил Влад. — К чему они, эти заброшенные корпуса?
— А вы слышали байки про этот завод? — спросил Степан.
— Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает.
— Зона, — сказал Степан со вкусом.
Дивер скривился, глянул на него с неодобрением.
Василий Мельников присел на оставшийся свободным табурет. Одежда его была заляпана грязью и кое-где зияла дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось завалить волка, — так что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку.
Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать и, сложа ручки, ждать Исхода или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего могли дотянуться руки, был черный «сааб» — колесный символ царящей в городе разрухи.
И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось — у всех были свои счеты с черной машиной, так что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел, с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова — бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями, в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, окончательно становясь похожим на зверя.
«Сааб» засекали, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с включенными фарами и сигналя, как иерихонская труба, проносился вдоль улицы Центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, и лишь сегодня Мельников принес весть о месте вероятной дислокации.
— Колонки опустели, — сказал разведчик. — Ни одного человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на Покаянной, снизу до верху выгорела.
— А я вот опять слышал, как внизу плачет ребенок... — сказал Влад. — Думаю, может сходить посмотреть.
— Ну, Славик! — возмутился Дивер. — Никуда ты не пойдешь. Я тебе говорил, не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети и ждут, пока какой-нибудь дурень вроде тебя на плач попрется.
— Да ты-то откуда знаешь?
— Он дело говорит, — поддержал Дивера Степан, — манок это. В пещерах их знаешь сколько?
— Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще, небось, когда монастырь тут был, она на шахтеров нападала.
— Я тоже слышал, — сказал Мартиков, — плачет ребенок. Лет пять ему, не больше. Никто не слышал?
— Мы в ту ночь ничего не слушали, все на тебя косились, — произнес Белоспицын.
— Так луна ж была!
— А что луна? Я уже Диверу хотел кричать, чтобы он веревки тащил, — сказал Степан, — а Василий еще бред нес, мол — одолел тебя твой монстр.
Мартиков вздохнул, устремил взгляд в пол. Сегодня он сидел в отдалении от остальных, в самом углу. Если бы не кошмарная внешность, он выглядел бы тяжело больным.
— Дай бог, следующую ночь не повторится, — произнес он, — луна на спад идет. Теперь еще месяц.
— Управимся, — произнес Дивер, хотя никто не знал, с чем и каким образом будет управляться.
— Этих, с ножами, никто не видел? — спросил Владислав, помолчав.
Народ покачал головами. Белоспицын робко заметил:
— Затихли. Может, Изошли все?
— Вряд ли... А я еще видел сегодня пса! Живого, настоящего пса, избитого только очень. Сколько недель с расстрела прошло, ни одной псины — даже домашние подевались куда-то!
— Ясно... — сказал Дивер. — Василий, нам бы печурку достать, ну, буржуйку! Холодает.
— Сегодня с утра снегом пахло. Я думал — все, будет снег, — Мельников глянул в окно, на серые свинцовые тучи, что стремились прижаться в остывшей земле. — А буржуйку достанем. У Жорика в лежке буржуйка была, если не утащили. А это вряд ли, Жорик все еще там лежит, охраняет.
— С кормежкой проблем не будет, — сказал Дивер, — я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы по договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности.