— Витек! Ты, это... дай помогу!

Смысл ответа Витька свелся к тому, что таких тупоумных олухов, как его напарник, надобно гнать из свободного уличного племени поганой метлой, потому как пользы от них как с козла молока. Но в тираде промелькнули согласные нотки, и потому Васек поспешил присоединиться к напарнику.

К его удивлению, вытаскиваемый предмет оказался вовсе не дверцей от шкафа, а массивным и совершенно целым зеркалом в металлической затейливой раме. Поднатужившись, бродяги освободили его из плена отбросов. Витек молча отстранил напарника и с трудом поставил зеркало вертикально. Стекло было матовым. Первые капельки ночного дождя растеклись по нему грязными пятнами, и Васек понял, что оно просто покрыто застарелой пылью.

На свету находка преобразилась и загадочно заблестела. Вещь явно была очень старая, может быть — антикварная. Возможно — стоила много денег. Мысль эта мелькнула в затуманенных мозгах Васька, и он уже открыл рот, дабы поведать ее напарнику, как вдруг обнаружил, что тот стоит, обеими руками удерживая раму, и не двигается.

Свет фонаря поблескивал на пыльной поверхности. Витек не шевелился, и его коллега, поколебавшись, заглянул ему в лицо. Отраженный свет из зеркала освещал застывшую непроницаемую маску, возникшую вдруг на лице приятеля. Глазки у него были бессмысленны и мутны, как, впрочем, и всегда, когда он перебирал лишнего.

Васек толкнул друга в плечо и вопросил:

— Да ты чего, Витяй? Чего смотришь?

Нет ответа. И тут Василий с неприятной дрожью осознал, что от его толчка Витек даже не покачнулся. Так и стоит, как изваяние, с этим дурацким зеркалом в руках. А в старом стекле отражается его силуэт.

Движимый странным порывом, Васек приблизился к зеркалу и протер стекло обшлагом своего потрепанного ватника, чтобы получше разглядеть отражение. В следующее мгновение он с глухим вскриком отшатнулся, рот его приоткрылся, в глазах медленно разгоралась искорка страха.

В зеркале был не Витек. Вернее, отражение сохраняло его черты, вот только двойник за стеклом был без сомнения разумен и полон злобы. Словно в это отражение разом вселились все худшие черты и все пороки, что были у оригинала, не затронув при этом ни одной светлой его черты. И эта жестокая темная личина за серым стеклом ухмылялась. Выражение же лица оригинала было бесстрастно, а глаза казались незрячими кусочками мрамора.

Между тем, с отстраненной безмятежностью Витек начал медленно наклоняться к зеркалу, как будто хотел упереться лицом в стекло или поцеловать его. А двойник из темной глубины тоже стал приближаться, сохраняя леденящую усмешку. Его лицо было похоже на лицо утопленника, ясным летним днем возникающего из мутной речной воды.

Васек захотел закричать. Его утлый и ограниченный мирок, в котором он провел последние пять лет, стремительно утрачивал границы и раздувался, как извлеченная на поверхность глубоководная рыба. Раздувался, чтобы взорваться в последней ослепительной вспышке.

А под сенью горы дурно пахнущего мусора разворачивалось все более кошмарное действо. Двойник достиг границы стекла раньше Витька и стал противоестественным образом выпячиваться наружу, на глазах обретая рельеф. Витек наклонил голову еще — и его лоб соприкоснулся со лбом выходца из Зазеркалья.

И стал с ним сливаться. На глазах у Васька его давний сотоварищ превращался в единое целое с непонятной, но без сомнения злобной тварью из зеркала. Лицо Витька исчезло, поглощенное чужой личиной, он сделал еще шаг, распахнул широко руки и обнял зеркало. Руки тут же начали погружаться в железную раму, словно она была сделана из размякшего пластилина. На месте головы трепыхалась и судорожно вздрагивала какая-то неясная биомасса телесного цвета. Зеркало дрожало, меняло свои очертания, на глазах превращалось в одно целое с Витьком. Когда в шевелящейся массе вдруг проглянуло оскаленное лицо двойника, возникшее там, где у Витька когда-то была спина, мир взорвался. Василий заорал, повернулся и побежал прочь, нелепо размахивая руками. Ноги у него заплетались, рот раскрылся в долгом вопле, заполненные до краев паническим ужасом глаза обратились к моросящим небесам.

Шатаясь, он достиг ворот свалки, выскочил на темную улицу, не прекращая орать, запнулся и тяжело повалился на гладкий капот «сааба», заставив машину качнуться. Потом вскочил и, размазывая грязь по обезумевшему лицу, побежал вниз, в сторону реки, унося с собой свой долгий крик.

Когда он окончательно затих вдалеке, скрежетнул и завелся двигатель автомобиля. Дым вырвался из выхлопных труб едким облаком, потом снова лениво заструился. Мягко стронувшись с места, «сааб» миновал ворота и поехал к центру свалки. За лобовым стеклом что-то багрово помаргивало — может быть, диод, а может, панель приборов.

Неожиданный контрастный душ вернул в это хмурое утро чувство недовольства миром Владиславу Сергееву, человеку довольно жизнерадостному. Впрочем, не ему одному.

Многодырчатая головка душа, доселе изливавшая на клиента горячую и остро пахнущую хлором благость, вдруг спазматически содрогнулась и напрочь эту благость утратила, оставив в распоряжении Владислава только ее холодную составляющую. В принципе, холодный душ с утра не такой уж кошмар, при условии, что это утро солнечного июльского дня с температурой выше двадцатиградусной отметки. Нынешнее утро под такое определение не подходило, предпочитая солнечным лучам вялую осеннюю морось и промозглость.

Ругнувшись сквозь судорожно сжатые от неожиданности зубы, Влад прикрыл ледяной поток и, содрогаясь от холода, поспешил покинуть доисторическую чугунную ванну, а следом и ванную комнату.

Чистая одежда не грела, и он накинул поверх еще и свитер грубой вязки серо-малинового цвета. Влад подошел к окну под бодренькое бормотание радиоприемника, выглянул наружу. Дворик был пуст и захламлен. Карусель уже успели погнуть, и она уткнулась одним сиденьицем в землю, вознеся другое на недосягаемую для пятилетних детей высоту.

От ледяного душа у Владислава разболелась голова, и он с трагическим вздохом отвернулся от окна. Двинулся на кухню, прихватив с собой воркующее радио. Проходя, задел за стул, от сотрясения пробудился компьютер, щелкнувший монитором и высветивший строчки вчерашней статьи, которой предстояло плавно перерасти в статью сегодняшнюю и, может быть, завтрашнюю. Системный блок загудел, бодро перегоняя воздух вентиляторами.

Надо бы проветрить комнату, да вот только открывать форточку навстречу утреннему туману — значит выпустить на волю последние остатки тепла. Лето явно не задалось.

На кухне Влад вскипятил чаю — крепчайшего, с лимоном, так, чтобы обжигал губы. Радио стояло на кухонном столике и сотрясало нежаркий воздух туповатой танцевальной мелодией — наиболее подходящей, по мнению заштатного радиодиджея, для только что проснувшихся обывателей.

Владислав уселся за стол и стал прихлебывать чай, морщась от крепкого лимонного привкуса. По потолку громко и отчетливо затопали, скрипнула на высоких тонах дверь, а потом грохнула, зазвенев стеклами. Зазвучали голоса, мужской и пара женских — проснулись соседи сверху. Истеричная ячейка общества — муж, жена и пятнадцатилетняя дочь. Совсем недавно переехали сюда из Нижнего города, и с тех пор ни один день не обходился у них без свары. Да ладно день — ни одно утро, что особенно напрягало Владислава. Глава семейства ранее работал на закрытом заводе, а, значит, ныне беспробудно пил. С утра его мучило тяжелое состояние абстиненции, при котором худшими на свете врагами становились жена и дочь.

Каждый новый день начинался с неразборчивой ругани, топота и хлопанья многострадальной кухонной дверью. Влад все ждал, что в один прекрасный день дверца хлопнет в последний раз и воцарится тишина, а потом он прочитает в криминальном разделе местной газетки о кровавой разборке между членами этого буйного семейства. Вот и сейчас, еще толком не проснувшись, они о чем-то спорили на повышенных тонах.