Бывший драгдилер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом, и никакого Плащевика в глаза не видел.
— А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? — сказал он тихо. — Никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика-то не видел. Может, и нет его.
—.Но «сааб»-то ты видел? — спросил Николай.
— Видел... — признал Кобольд, — черный, как уголь, и ездит, словно у него табун под капотом.
С ним, Кобольдом, не церемонились. Он даже не успел залечить боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа (одна рука оказалась сломана, плюс растяжение связок на левой ноге), как напасти продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же «сааб», но не убил и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала ультиматум.
— Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный путь твой закончится здесь, на сыром асфальте.
С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством самосохранения, Кобольд тут же согласился и получил адрес первой явки, куда и пришел. И вот теперь, сидя в этом каменном склепе, он до сих пор не был полностью уверен, что все происходящее не есть гнусный спектакль, разыгранный для собственного удовольствия всесильным Босхом, который отличался очень своеобразным чувством юмора.
— Ладно, — сказал Босх. — Замолкли. Теперь о деле. Все в сборе?
— Да кто еще-то? — спросил Пиночет. — Я, Стрый, Рамена, Кобольд-паршивец — все.
— Ну, был еще один или даже два... — вставил Стрый. — Плащевик говорил...
— Это тот, который полуволк? — произнес Рамена-нулла. — Ворон говорил... его звали... Мартиков, да?
— Плащевик сказал, что он наш и придет, но он не пришел...
— Полуволки... отродья. Жаль, Стрый, мы своего не замочили.
— Плевать, что полуволк. Кто сказал, что полуволк не может быть избран?
— Чтоб его Исход взял! Значит — переметнулся.
— Переметнулся... куда?
— У меня список, — молвил Босх. — И он вплотную нас касается, потому что нам дали понять, что, не выполнив задания, мы не переживем Исход. И... не попадем туда, — он кивнул в сторону закрытой двери, которая в отличие от выхода, судя по всему, вела куда-то в вечность.
— Ну, я бы не стал зарекаться! — сказал Рамена. — Я знаю — тут есть такие, кто не раз и не два провалил данные им задания. Так ведь? Читай дальше.
Босх смерил сектанта тяжелым, как каток, взглядом, но тот был надежно упакован в заботу своего Ворона, а вернее — просто находился под внушением и свято верил в потустороннюю защиту.
— Задача простая. Тут есть список людей, которые мешают Плащевику, а значит — нам. Их надо убить.
Он выдержал паузу и увидел, как Избранные скучающе кивнули. Стрый изучал потолок, Кобольд — стол, брат Рамена — угол, в котором ему виделся Ворон.
— Тут фамилии, — добавил Босх менее уверенно. Его новые подопечные отреагировали на известие со спокойствием киллеров со стажем. Что ж, в принципе — так даже лучше. Меньше проблем — меньше колебаний.
— Стоп! — заорал Пиночет. — Это нам уже предлагалось! Стрый, журналиста же мы уже пытались мочить!
Стрый кинул нож, который загрохотал по столу, отчего все вздрогнули.
— И малолетка с ними. Что ж, он выжил, получается?
— Бить надо было точнее, — ответил ему Николай злобно.
— Журналист? — спросил Рамена, оторвавшись от созерцания угла. — Тот, что на Школьной живет?
— Да он вообще там один, похоже!
— Смотрите, Мельников! Тот самый, гад бомжующий! Он меня убить пытался, живучий, как кот дворовый! А этот, сопляк, я его тоже прирезать хотел, только он вывернулся!
— Что, и ты тоже? — спросил Николай. Избранные уставились друг на друга.
Тишину нарушил Босх, сказавший елейным тоном:
— Ба, знакомые все лица... Тут и Севрюк есть, колдунишко!
— Что же получается, — сказал Николай Васютко. — Мы все за одними и теми же гонялись, что ли?
— И ни одного не кончили, заметьте, — произнес Рамена, — даже пацан пятилетний, и тот ускользнул. А спас его кто? Журналист.
Босх грохнул ладонями по столу, дабы восстановить пошатнувшуюся тишину. Скуку с сидящих как ветром сдуло, и на смену пришла нездоровая оживленность.
— Так вот что я думаю, — негромко сказал Каточкин, оглядывая своих солдат. — Вас тут собрали для того, чтобы вы, проштрафившиеся, вместе могли справиться с теми, с кем не справились поодиночке. Умно, умно поступил Плащевик. Я не знаю, чем эти, — он похлопал по списку для наглядности, — ему подгадили, да только убить их, видно, не так просто.
— Чистые демоны! — сказал Рамена громко. — У одного нож был заговорен, чуть меня раньше времени в Исход не спровадил.
— Ладно, — произнес Босх, — жить хотят все, потому откладывать не будем. Оружие я вам дам, броники тоже. Проблем не возникнет.
Четверо Избранных протянули руки к столу, и каждый взял свой нож, замерев на секунду, любуясь блестящим, испещренным рунами лезвием. С этими ножами они как будто утратили индивидуальную внешность и казались солдатами, одинаковыми рядовыми исполнителями чужой, сокрушительно мощной воли.
— Я знал, — тихо и плаксиво проскулил Кобольд, держа свой нож так, словно он был ядовитой змеей. — Это секта, новая секта...
— И хорошо, если только у нас, — молвил брат Рамена-нулла.
9
— Это я, — сказал Мартиков. – Собственно, вы меня знаете.
Трое человек изумленно-испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, висящему на спинке стула.
— Незачем! — поспешно сказал Мартиков. — Больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока.
— Это же он! — крикнул журналист. — Тот оборотень!
— Тот, не тот, — бросил плотный, похожий на отставного военного, — чего он сюда приперся?
Третий, субтильный бледный юнец, медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил:
— А говорил: «Ну оборотень, ну и что...» Парень только качнул головой неопределенно.
— Послушайте, — произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно. Он скорее лаял, низко, грубо. — Вам лучше сразу оставить ваши страхи. Я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия но... я был когда-то другим.
— Что он там лепечет? — резко спросил бывший солдат. — Ну и паскудная тварь...
Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал.
Полуволк вздохнул утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум Владовой квартиры.
— Может — не будем так, на пороге?
— Как у него получается говорить, с такой челюстью? — спросил юнец из дальнего конца комнаты.
— Постоишь, — бросил Владислав, — не каждый день, знаешь ли, принимаем в гости оборотня. Да еще такого грязного...
Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке.
Что поделать, в городе стало слишком мало мест, в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком-то тяготела к воде.
Ночью он снова стал охотиться — естественно, он был почти уверен, что это былые работодатели вновь наложили свое проклятие. Мартиков не помнил, чтобы волк возвращался, но теперь знал — он уже внутри, и скоро, скоро снова возьмет в свои корявые лапы вожжи управления исстрадавшимся сознанием Павла Константиновича.
Ночные охоты — зловещий симптом. Но отвлекало то, что происходили они теперь в некоем странном и вместе с тем узнаваемом месте.
Где-то он видел эти крутые холмы, поросшие синеватой жесткой растительностью, эти круглосуточные туманы и дурманящий запах трав. Безлунными ночами, когда мозги связно соображали, он мучительно пытался вспомнить, когда же бывал в этих краях. Не мог — память отказывалась выдавать более или менее ясную картину. Может быть, в одно из его редких посещений Кавказа лет пятнадцать назад?